ладно сочинять-то. Никто тебе спектакль «соплей» назвать не даст, – приветливо возразила Тетьшура.
– А я ни у кого и не спрошу. Я – автор. Буду я каждую соплю спрашивать. Я, может быть, сатирик гениальный. Назову ее «Сопля в петлице». Это очень даже на Салтыкова-Щедрина смахивает. Во. А я – великий продолжатель сатирической традиции.
– Болтун ты великий, Парамоша, – крикнула Шура, убегая на кухню.
– Понял, щас налью, – таким же острым криком попытался ее остановить Парамошка, потрясая в пространстве открытой бутылкой.
– Да я не в этом смысле, – кротко мурлыкнула Шура, вынося из кухни рюмки.
– Долой все смыслы! Великий драматург современности и классик живой, Александр Ильич Парамонов, гулять изволят! Давай-ка, Саня, подставляй бокал!
– Нельзя ему сегодня. Учится, – сообщила Шура, успевшая опять убежать на кухню, и выносящая оттуда тарелки с закусками.
– Зачет у меня, – подтвердил Саня.
– Понимаю. Настаивать не стану. Тебе еще в пьесах моих играть, а там мастерство понадобится. Ладно. Евгения Петровна?
– Да что вы? – пугливо замахала руками бабушка.
– Ладно. Понимаю. Настаивать не стану, а предложить даме коньяку, как воспитанный человек, был обязан. Мы же все культурные люди. А, Шур? Давай-ка за культуру и за нас. Хорошие мы все-таки, добрые. Правда? Вот и аминь.
Шура и Парамошка хлопнули по полной рюмке «с горкой». Выпили они с каким-то истинно счастливым, просто невообразимым удовольствием, способным вызвать зависть даже у самых неистовых борцов с алкоголизмом.
– Люблю я вас, добрые мои соседи! Слышите? Люблю!!!
На финальный Парамошин крик резко среагировала Нинкина дверь. Чуть не слетев с петель, она распахнулась и с грохотом ударилась ручкой о стену, вызвав небольшой обвал всякой ерунды с коридорных полок. По полу покатилась совершенно парчовая от ржавчины рыжая кружка с обломанной ручкой. Жестяная в девичестве, бархатная в старости, кружечка рассыпалась на глазах. Из нее вывалились заспанные тараканы. Юные рыжие прусаки тут же затырились по паркетным щелям, задержался один, явно пожилой тараканище. Этот не спешил. Укоризненно покачав головой, он спокойно уполз, запинаясь, куда-то к часам. На пороге стояла разгневанная хозяйка двери.
– Можно потише? – прошипела Нина.
– Можно, – испуганно проблеял съежившийся Парамошка.
Неприятная, даже противная, то есть – абсолютно противоположная предыдущей симфонии смеха, пауза продолжалась недолго. С тем же резким грохотом, Нинкина дверь захлопнулась.
– И тебя люблю! – зачем-то прошептал Парамошка ей вслед.
9
Тем временем Александр бежал по Арбату мимо театра из института домой.
Фалды фрака за ним развевались от встречного ветра и пружинисто
