грязного одеяла.
– Ежели в двух словах и по-русски – сказал, что не жилец. А нас винить будет не за что: на все Божья воля.
– Да я не о том, Иван Карлыч. Надо евонное сиятельство поскорее с рук сбыть. Не то, боюсь, кое-кто из сильных людей, наоборот, недоволен будет…
– Чем, господин комендант?
– Да хоть тем, что он тут, а не на погосте. И потом, по указу-то государеву ему что приказано?
– Дальние деревни, безвыездно.
– Вот видишь!
– Так ведь не довезти, помрет в дороге.
– Сам же говоришь: Божья воля? Помрет – стало быть, пора приспела. Тем паче, коль не мы повезем. Завтра похлопочу, тут один парнишка о нем справлялся.
– Куды прешь, чухна немытая?! По харе давно не получал?!
Пятятся кони, хлобыстнутые по мордам, наш возница шустро соскакивает наземь, кланяется в ноги, ломая шапку, – а вожжи не забывает придерживать. Его шутейно, через тулуп, вытягивают плетью по спине. В окружении верховых слуг проносится, расплескивая снежную слякоть, золоченая карета шестериком. Большой чин едет. На парочке, запряженной в простую кибитку, поперек пути такому не суйся!
Мужик рукавом утирает щеку от грязи, провожает кавалькаду опасливым взором и снова утверждается на облучке, ловя задницей пригретое место. Молодой парень рядом со мною шепчет вдогонку карете витиеватое морское ругательство. Возница резко его обрывает:
– Нишкни, Илюха! Здесь тебе не Аньстердам!
– Знамо дело, Питер – мать его через пресвятую троицу – бурх!
– Ну и чем те Питер не ндравится? Тут тоже жить можно! Намедни была свадьба у Головиных – так всем прохожим по чарке наливали!
Я на мгновение просыпаюсь от апатии:
– У кого свадьба?
– Так эта… Иван Михайлович за вдового князя Трубецкого дочку выдавал.
– Которую?
– Да как же ее… Эту… Ольгу Ивановну!
Он втягивает голову в плечи, чрез всю крестьянскую толстокожесть понимая, что смолол лишнее и можно крепко получить по загривку; но мне никогда не нравился обычай карать дурных вестников. Да и сил нету.
Н-да. Была у меня невеста.
Давным-давно. Тысячу лет назад, наверно.
Дай Бог ей счастья с Трубецким. Сенатором и князем. У которого внукам скоро в полк записываться. Чью фамилию носит бастион, где меня держали полгода. А я боялся, что стар для нее!
Похоже – мне в самом деле пора.
– Поворачивайся, Александр свет Иванович – изволь откушать… Молочка горячего, с медом… Вот сало медвежье топленое: давай-ка пей, пока не застыло…
– Когда ж вы от меня отстанете, ироды! Дайте хоть помереть спокойно. Пожил, пора и честь знать.
– Нет, миленькой, – не время тебе. Когда Илюшка-внучок только привез твою милость, и впрямь смертушка в головах
