почему так долго не звонил?
– Ты же сама сказала, звони в конце недели.
– Глупый, а ты не мог позвонить раньше?
– Мог.
– А почему не звонил?
– Не знаю, думал, ты все еще обижаешься.
– Я никогда не обижаюсь, это удел слабых.
– А какой удел у сильных?
– Быть вместе со мной, – сказала она и засмеялась. – Давай встретимся.
Вечером мы встретились. Город сверкал огнями и потрескивал, как испорченная проводка. Увидев меня, она бросилась на шею и заговорила:
– Я вижу, ты скучал без меня, вот морщина, что легла от переносицы до лба, раньше её не было. Скажи, ты ведь часто думал обо мне?
– Каждый день, исключая праздники.
– И я думала о тебе. Хотя и не хотела этого.
– Почему?
– Я сразу чувствую людей, к которым могу сильно привязаться. И к тебе я сразу привязалась. Не переношу привязанности.
Она так и сказала, не переношу, как про непосильную ношу.
– Что плохого быть привязанным ко мне? – спросил я.
– Ничего, просто не переношу привязанности физически, – серьезно произнесла она и опять засмеялась. – Но с тобой, по-моему, придется смириться.
– Спасибо.
– Не за что.
– Хочешь куда-нибудь пойти?
– Если пригласишь.
– Ты знаешь, – засмущался я, – последнее время мало работаю, сижу дома и пишу, денег хватает, чтобы развлекаться в пределах квартиры. Я могу пригласить тебя к себе и накормить отличным ужином.
– А потом на несколько дней поселимся в твоей постели, пока ты не заведешь разговор о шлюхах.
– Ни слова об этом, – я приложил палец к губам. – Да, я кретин, но я понял, что с того момента, как мы встретились, началась другая жизнь. И я ей рад, даже если это…
Я замолчал, вдруг осознав, что слово, которое хочу сказать – правда.
– Если это что? – она внимательно выслушала моё признание.
– Даже если это наваждение.
– Почти всё в этом мире наваждение.
– Ну да, – согласился я, – и мы всего лишь часть общего наваждения, и встречаемся с друг другом, как призраки.
– Ты и правда кретин, – засмеялась она. – Поехали к тебе.
Оказавшись дома, мы толком не поели, а сразу забрались в постель. И накувыркавшись, уснули как убитые. Наша близость больше напоминала congressus subtilis (тонкое соитие), чем обычный половой акт физических лиц. Своими нежными касаниями мы вместе пытались смыть узоры, которыми она была покрыта от пряди у лба до кончиков разрисованных ногтей. Это были узоры лжи, и они проступали вновь и вновь.
Утром, глядя на её лицо, открытое сном для испытывающего взора, нельзя было не увидеть этих следов лжи, их не сотрешь, они как клеймо лилльского палача. Чем больше я всматривался, тем
