вдруг показался мне невероятно смертным. Даже по-мальчишески. С красной полосой крови, размазанной по его рту, ожидая, что я что-нибудь скажу.
Признать, что он был не единственным испорченным человеком в комнате.
– Твоя ошибка. Я не хотела, чтобы ты целовал меня. – Я облизнула уголки губ, насмехаясь над ним.
Он ухмыльнулся, наклонился и, схватив зубами кончик моего уха, прошептал:
– Ты хотела этого, и тебе это понравилось, но в следующий раз, когда я прикоснусь к тебе, Хорошая Девочка, я не только испачкаю тебя. Я сделаю тебя такой же грязной, как я сам.
С этого дня одновременно произошли три вещи:
1. Вон начал следить за моим общением в школе, особенно с парнями. Парни полностью перестали замечать мое присутствие, во всех классах и статусах, кроме Найта и Хантера, которые не боялись своего сумасшедшего приятеля. Все остальные узнали, что Ленни Асталис была безвольной собственностью Вона, и хотя я не интересовалась ни одним из школьных парней, то все равно думала, что они трусы, потому что послушали Вона.
Конечно, я была самым худшим видом собственности – пренебрегаемым видом. Вон пошел еще дальше, чтобы убедиться в том, что люди знают, что я для него ничто. Прошел короткий слух о том, что я подхватила хламидиоз от бразильского манекенщика, с которым я якобы занималась сексом летом, но слух быстро сошел на нет, когда Вон заявил, что никто не был настолько отчаянным, чтобы переспать со мной.
2. Девушки, которые слышали разные версии того, что произошло в комнате уборщика (исключительно от Элис и Арабеллы), и знали теперь без тени сомнения, что Вон проявил ко мне маловероятный интерес, перешли от неприязни к активному презрению. Поппи часто приходилось пропускать некоторые из своих внеклассных занятий, просто чтобы проводить меня домой и убедиться, что меня не преследуют и не беспокоят. Арабелла и Элис продолжали называть меня Вампиршей из-за моего наряда и пристрастия ко всему черному и придирались из-за Вона всякий раз, когда приходили навестить Поппи. На их вопросы я отвечала молчанием.
3. Вон начал появляться у меня дома почти каждый день, чтобы работать над своим таинственным проектом с моим отцом.
Папа проникся к Вону симпатией, когда впервые увидел его художественный талант на летней сессии, и теперь, когда Вон выразил заинтересованность в тесном сотрудничестве с ним, я думаю, папа почувствовал себя польщенным. Даже несмотря на то, что Вон не знал о том факте, что я была слишком поражена, чтобы говорить с собственным отцом о своем искусстве, он знал, что причиняет мне боль, приходя сюда. Каждый раз, когда я открывала дверь, и он был с другой стороны со своим оборудованием для скульптуры, он одаривал меня кривой усмешкой, которая напоминала мне, что он поцеловал меня не так давно, что независимо от того, насколько отвратительным я его находила, у меня когда-то была его кровь во рту.
Его нижняя губа все еще была в синяках от моего укуса.
– Уже отказалась от этой стажировки? – спрашивал он.
– В твоих
