одимой ему жизненной опоры и защиты, уверенности и непогрешимости властителя, какого-то внутреннего, спасительного стержня на пронизывающих, губительных ветрах истории.
Потому и порывы государя найти новую опору в духовных и мирских людях совершались самым странным и неожиданным образом. В них виделась его внутренняя потребность бороться не за собственную шкуру или за семейное спокойствие, а за создаваемое на костях врагов и друзей мощное, прирастающее старинными землями предков-единоверцев государство Русское. Вот и Зосима почему-то потребовался государю, как будто на старом игумене свет клином сошелся.
В московском Симоновом монастыре Зосима провёл многолетнюю суровую жизнь монаха-отшельника: непрерывная молитва, строгое воздержание и тихий добрый нрав благочестия выделяли его из братии. Но таких монахов и игуменов в монастырях земли русской было – пруд пруди, а государь почему-то остановился на нём в своих думах и волеизъявлении. То, что других архимандритов могло бы обрадовать и вознести до небес, Зосиму почему-то устрашило.
Он, опустив очи долу, смиренно попросил: «Дай, государь, немного времени обдумать… Не могу я сразу так… Моё дело иноческое было простое – Бога молить, а не в государевы дела вмешиваться и впереди многих, более достойных высовываться. Не про нас, грешных, такая честь… Прости, что не так, государь, я уж себе на том свете местечко присматривал, а ты меня на яркий свет собора выставляешь другим в пример тщеславия превеликого для инока тишайшего…Я ж на соборе от стыда сгорю… Всего крохотку времени прошу…»
Государь жестко отрезал перед холодным прощаньем: «Собор выберет того, кого им укажет государь. Его воля – закон для собора».
Он уходил с согбенной спиной, когда галки на деревьях и монастырских стенах в сгущающихся вечерних сумерках наполняли воздух выкриками тоски и печали. Зосима долго смотрел ему вслед и думал не о себе – какой из него владыка? – да никакой, по сути. Думал о государе: когда-то слепой великий князь Василий Тёмный, его отец, сделал 12-летнего сына соправителем государством, и на пару они властвовали так до самой смерти Василия, что отцу не было стыдно за сына, а сыну за отца. И государь Иван Великий, сам ставший отцом, хотел передать престол сыну-первенцу Ивану Младому так же, чтобы в преемственности и усилении государевой власти от отца к сыну осознавалась её незыблемость и растущая с каждым годом мощь русского православного государства. В другие времена государь бы вызвал к себе в кремлевский дворец того же Зосиму, стукнул кулаком по столу – иди на митрополичье и баста! – а здесь тайно, подальше от глаз людских, приезжает, упрашивает. Видать, чувствует, что в «последних временах» после смерти сына заговоры боярские назревают, смута церковная близится, враги Руси на её границах головы подымают, в желании снова неволить её земли и народы, – одним словом, запашок смуты чует. И галки кричат во всё горло, тоску и печаль навевая своими криками. И вот государь вновь в Симоновой обители.
Когда после короткого приветствия прошли в покои игумена, Зосима вдруг понял, что, оказав такую неслыханную ему честь, государь нечто иное из тайн своей души выкладывает в своё вторичное появление в монастыре после скоропостижной «случайной» смерти митрополита Геронтия. Зосима ведь был наслышан о нескольких конфликтах государя с Геронтием, когда, заглаживая свою вину, государь отправлялся в монастырь на поклон опальному митрополиту, чтобы возвратить его на пустующий митрополичий престол. И вот он снова в монастыре, с такими же хлопотами о пустующем престоле. Попробуй такому отказать в просьбе… К игуменам просто так государи не ездят. Нет на них времени в государевых делах… А вот для проявления княжьей воли здесь, в Симоновом монастыре, время нашлось. Зосима просил на размышления щепотку времени, – и вот эта щепотка просыпалась…
– Божья воля на всё… – нарушил молчание государь. – Одного ныне, как преподобного Геронтия, отзовёт к себе Господь, другого вослед – после… Все мы временные гости в сём вечном мире…
– Да, государь, всего лишь временные гости… – кротко промолвил Зосима. – …Конечно, горе сие велико… Но мир вечен, право…
Государь поднял на игумена глаза и промолвил с еле скрываемой усмешкой:
– Значит, в конец света через несколько месяцев, в последних временах, на исходе семи тысяч лет не веришь?.. Так, Зосима?..
– Так, государь…
– А епископ Геннадий и иже с ним верят, настаивают… – глянул пристально и испытующе в глаза игумена. – Что же ты, Зосима, с еретиками заодно?.. Те тоже не верят в конец света… Но то ведь еретики… Неужто ты с ними заодно, Зосима?…
Зосима даже прикрыл глаза веками, не в силах больше выдерживать взгляд государя, в раздумьях – чтобы бы это значило? Странные речи его о конце света, о еретиках и их неуемном преследователе Геннадии.
– Не с ними, государь… – выдохнул из себя Зосима. – …Но и с Геннадием не согласен… Лют больно епископ… Крови жаждет, казни святейшей инквизиции латинян не дают ему покоя…
– Ну,
