комнаты доносился негромкий храп.
Осташов вышел на балкон.
Уже вовсю светало, зеленый двор внизу дышал свежестью, пели птицы.
Осташов, сотрясаясь, зевнул. Надо было хоть немного поспать – скоро на работу.
Зайдя обратно в комнату, он вспомнил, что обещал фотографу Василию попозировать на одной из живописных улочек в роли художника.
Владимир слегка выдвинул из угла большой стационарный мольберт – за ним у стены обнаружился мольберт поменьше, который в сложенном виде был похож на фанерный портфель. Чтобы после работы не ездить за ним специально, Осташов решил взять его с собой прямо с утра. Он перенес этот деревянный ящик в прихожую («Иначе забуду», – сказал сам себе вслух) и, добавив: «Позавтракать, что ли?» – завалился в постель.
Владимир стал быстро проваливаться в сон, мысли путались, но полностью заснуть не получалось, от переутомления сердце часто и гулко стучало.
В полудреме ему представилось, будто он скифский всадник, быстро скачущий по весенней степи. Фантазия вмиг поглотила его, и Владимир стал на некоторое время диким кочевником. Себя, скифского воина, несущегося на взмыленном коне, Осташов увидел при этом несколько со стороны: в воображении он наблюдал за собой, как могла бы наблюдать за ним птица, неотступно парящая по-над лошадью. Это было захватывающее зрелище! Вот он мчится во весь дух по густой траве, грива лошади развевается в горячем потоке летнего воздуха, и полощутся за плечами всадника две тугие темные косы.
Всадник мчался, а взгляд Осташова, вернее, птица, наблюдающая за всадником, вдруг стала отставать, отставать и затем полностью остановилась, зависнув около какого-то куста, мимо которого воин только что проскакал. Ветви куста виделись черными, словно находились, в отличие от всадника, в тени. Всадник быстро удалялся, а черный куст начал расти, все более закрывая собой обзор, и вскоре всю картину поглотила мгла.
Глава 7. Еще один день в недвижимости
Дверь фирмы «Граунд+» открылась, и Осташов, прижав к себе сложенный мольберт, шагнул внутрь. При этом он чуть не наступил на ноги впустившему его охраннику Хлобыстину, да и наступил бы, если бы тот не отскочил в сторону.
– Ты чего ломишься, как раненый носорог? – сказал Григорий.
Владимир в ответ так неистово посмотрел ему в глаза, словно собирался сказать что-то уничижительное. Хлобыстина, однако, это не смутило. На его добродушном лице отразилось искреннее любопытство, не более того. Осташов в свою очередь тоже стал с любопытством рассматривать охранника.
«Вот стоит Гришаня, – думал Владимир. – Он сейчас что-то сказал. Как он это сделал? Он на выдохе подвигал челюстью и поворочал языком, и от этого в воздухе произошли колебания. Как глупо! Он думал, что в его действиях есть смысл. А никакого смысла нет. Он этого не понимает, потому что совсем не думает о том, что придет его время и он умрет. А я понимаю: я уже сегодня ночью умер. И теперь живу вторую жизнь».
– Гриша,
