много, но Земле обетованной много и не надо…
В кабинете стало почти тихо. Теперь звонил – звонил бесконечно – только один телефон. Тот самый. Главный. «Для получения, понимаешь, указаний» – как, похохатывая, полуворчливо-полушутливо говорил предшественник. Звонил истерично, длинно, и в звонке были последние пароксизмы надежды.
Человек в костюме вдруг представил себе улицы города, в котором находился. Города наверху. Представил себе лица детей. Именно детей. На последнем звонке во вполне обычной московской школе, где он был недавно. По аналогии с этим звонком. Тоже – последним…
«…Восемь минут. Нет, уже меньше. Три, наверное. Или – и вовсе две?!»
В эту секунду им овладело обычное человеческое чувство, чистое и сильное, – такого он не позволял себе уже много-много лет. Ему стало жалко – до слез, до удушья жалко детей, лица которых он вспомнил невероятно отчетливо. Полные веселья и смеха, несмотря ни на что.
Через минуты они умрут. Он не думал сейчас ни о договорах, ни о себе, ни о чем – кроме этих лиц живых детей, которые странным и страшным образом были в то же время уже мертвыми. Хотя они играли после школы, готовились к ЕГЭ, просто бездельничали…
«…Три минуты? Нет, точно уже две…»
– Вас проклянут, – тихо сказал человек в костюме. Сейчас его голос не был наигранным. Сейчас его голосом управляли не эмоции, а холодный рассудок политика. Он говорил искренне. – Вы не понимаете, что наделали. Проклянут вас. Проклянут Россию. Проклянут весь наш народ. Вы обрекли сотни миллионов… миллиарды, наверное… На века, на долгие века эти слова – «русский», «Россия» – станут синонимом…
– Подождите, – попросил человек с экрана. Тоже очень простым и усталым голосом. – Постойте. Вы всерьез думаете, что проклятье тех, кто проклят, чего-то стоит? Я успел просмотреть сегодняшние новостные ленты. Совет Европы рекомендовал странам – членам ЕС признать педофилию сексуальной ориентацией. Они уже который месяц ведут войну с нами, не желая признать, что ведут эту войну, распихивают по углам своих чопорных и не очень городов новые и новые гробы, затыкают запретами и дискредитациями рты своим любимым журналистам, без суда сажают в психушки родителей погибших солдат и жен погибших офицеров… болтают и болтают об очередной «миротворческой операции на восточноевропейских территориях» – и одновременно у себя дома признают это ориентацией. А месяц назад они официально и полностью отменили половые различия. Так сказать, отменили природу декретом; было бы смешно, если бы не было так страшно. Понимаете, завтра они признают каннибализм. Послезавтра официально отменят любовь к родителям… Потом… я не знаю, у меня просто не хватает фантазии, я старый уже человек, и мой разум недостаточно гибок для такой… моральной акробатики. Но я знаю, что мир, в убийстве которого вы нас обвиняете, давно мертв. Мы, может быть, последняя часть этого мира, где еще теплится остаток нормальной жизни. Этот огонек стараются погасить.
