rel="nofollow" href="#n1" type="note">[1], который в кратчайшие сроки сколотил добровольческую армию и плевать хотел на то, что его вне закона объявила сама же Москва. Выяснилось, что среди «миротворцев» почти никто не помнит, как надо воевать с таким врагом. Вперед поспешно выпихнули как войска местных «членов ООН», так и укомплектованные в основном кавказцами «формирования самозащиты», но это не изменило ситуацию. Такие войска русские разбивали с еще большей легкостью, в результате чего пришлось снова влезать в активные боевые действия самим…
Три мощных тягача – два «Ошкоша» и один очень похожий на них русский грузовик – везли на платформах чудовищно искалеченные «Абрамсы». «Суперкомпьютер в бронированном ящике» считался для условий средней полосы очень надежной машиной, несмотря на жалобы на капризность некоторых систем и прожорливость двигателя. Но русским было на это явно плевать – за последние две недели отдельный бронекавалерийский полк лишился семидесяти двух танков из ста тридцати, причем восстановить можно едва ли десяток машин. Остальные выглядели примерно как вот этот, на первом тягаче: разорванный снизу почти пополам, башня вздыблена вверх на вырванном поворотнике, катки выгнуты в стороны. Видимо, под днищем взорвался самодельный фугас из газового баллона.
В этом были все русские. Вся их суть. Вся натура. В мирное время этот баллон стоял в хибаре, которую в Штатах побрезговал бы занять самый последний безработный. Там жили вечно пьяный корявый мужичонка, его крикливая жена (кто только придумал, что русские женщины красивы, – ничего подобного, они почти никогда не следят за собой!) и трое-четверо неухоженных детей, которых родители постоянно колотили. Потом началась война, и этот мужичонка открутил баллон от кухонной плиты и превратил его в фугас. А этот фугас превратил шесть миллионов долларов, шестьдесят тонн брони, огня и электроники и четыре человеческих жизни в ничто.
«Не х…й вам тут делать!» – вспомнил майор слова одного пленного, которого доставил в штаб. Он в ответ на все вопросы, если вообще снисходил до ответа, твердил эти слова. «Не х…й вам тут делать!»
«Может, мой прапрадед нашел бы с ним общий язык? – задумался Кларенс. – Но страшновато думать, что он не нашел бы этого языка со мной. Вообще не понял бы, что я делаю тут, разве в Штатах нет земли и работы? Интересно, что бы он сказал в ответ на мои слова о том, что мы несем сюда мир и демократию? Как его звали, моего прапрадеда?.. О господи… Возможно, наша бомба разнесла нищий «дом» этого русского и убила его «стерву-бабу» и «выкидышей». Нельзя было этого делать. Нельзя было их убивать. Нельзя. Русские в таких случаях не плачут, не жалуются психологам. Не пляшут военных танцев, не бьют себя ножами по лбам. Они молча идут и убивают. И им плевать, насколько силен тот, кого им приказал убить темный жуткий инстинкт, о котором мы забыли, – думал Кларенс. – Мы живем по выдуманным кастрированным правилам и забыли, как это бывает. Чисто и без примесей. Они идут и убивают. Без жутких обещаний, как у латиносов. Без криков и
