и властного, тонкий ледок, покрывший сердце Александры, таял на глазах. И все, что было заключено под этой смехотворной броней, аврально вырывалось наружу, заполняя все ее женское существо радостью и любовью. А она-то, дурочка, приняла эту «наледь» за монолит, за айсберг! Но вот ее пригрел лучик солнца – и «айсберг» испарился без следа...
– Пусти же...
– И не подумаю. Ведь ты со мной даже не поздоровалась, нахалка!
– Это я – нахалка?! Ах ты... – Девушка не находила слов от возмущения. – Как будто это я смылась в Москву прямо с колхозного поля, не сказав ни слова! Тоже мне «ангел-хранитель»...
Он засмеялся, по своему обыкновению тряхнув русыми непокрытыми вихрами.
– Ах, вот что вас взбесило, миледи! Ну, так совесть моя чиста: я честно пытался до тебя дозвониться. Но увы: ответом мне были только длинные гудки. Конечно же, ты в выходной денек развлекалась где-нибудь со своими новыми цветными дружками – чтоб им никогда с деревьев не спускаться! Ну-ну, признавайся: не очень-то ты тут скучала, а, неверная?
Борис сделал страшные глаза Отелло, «которое рассвирепело», и крепче сжал свою добычу – будто в самом деле собираясь задушить.
– Да уж не сомневайся! Горьких слез не лила. Кстати, взяла с собой на вечеринку и Наталью Ивановну: вот почему она тоже не подходила к телефону. Подлый обманщик! Звонил он...
Борис опять засмеялся, но уже совсем не так – ласково и примирительно.
– Шурик, я действительно звонил, слышишь? Правда, не очень настойчиво: до поезда оставалось чуть больше трех часов, а мне надо было еще привести себя в порядок после колхоза, отпроситься у Борислава, раздобыть билет в Москву... В общем, сама понимаешь.
– Пока еще ничего не понимаю. Да что у тебя стряслось-то, почему была такая спешка?
Жемчужников сразу посерьезнел.
– Не помню, говорил тебе или нет... Есть у меня брательник в столице, троюродный или что-то в этом роде. В общем, седьмая вода на киселе, но так уж вышло, что в детстве мы много времени проводили вместе. Так вот: он там периодически втюхивается в разные истории, а мне, как «старшому» и умному, приходится его из них вытаскивать. Вот это и был как раз тот случай.
«Ну, что касается „историй“, то ты и сам по ним спец, Боренька!» – подумала Александра, припомнив Маринкин рассказ о прошлогодней колхозной «одиссее» Жемчужникова. Но вслух сказала совсем другое:
– Что же, у него там нет других «старших и умных», поближе тебя? А родители?
– «Родители»... Много они значат для оболтуса за двадцать, который воспитывался на улице! Мать у него есть – моя двоюродная тетка, но она с Серегой давно не справляется. Она-то и прислала мне телеграмму, чтоб срочно ехал.
– В колхоз, что ли?
– Зачем в колхоз – домой, конечно. Такая была истеричная депеша, что даже мачеха забеспокоилась, стала разыскивать меня по телефонам: она же не знала точно, когда я вернусь в город. И разыскала-таки – накануне нашего отъезда.
