style="font-size:15px;"> Высоцкий шагнул к нему, присел было…
Шариковая авторучка!.. (Тридцать пять копеек по тем деньгам.)
Высоцкий, замерев… исподлобья, сощурясь, пристально посмотрел в зал…
Да что тут плохого! – мысленно воскликнул я – солидарный с тем мужиком.
Бери, не обижай! Будь Высоцким!..
И я слышал… что он меня слышит…
Высоцкий взял авторучку, распрямился. Задрал немного свой чёрный свитер – под ним, в джинсах, широкой офицерский ремень! – сунул авторучку за ремень, накрыл свитером.
На улице была метель… темнота, огни и – метель…
А вот когда и где это было, и то и другое, – да в момент моего наблюдения, в чем и суть.
Ведь о славе я, ещё и ещё раз, не умею мечтать! – И, значит, увлечённо об этом распространятся. (Чего, я заметил, все кому не лень друг от друга только и ждут…)
Зато уж Музыку славы – тем более воспроизвожу точно: вплоть до того, каким меня она, загремев рядом, застала врасплох.
Лишь миг прикосновения для меня ценен: искренностью факта и искренностью моей.
Разве что биографическая последовательность случаев значима.
А что было со мной и со славными до и после – из-за этого и получается именно повесть умолчания.
2
На совещание только что съехались.
Я – не зная ни в лицо, ни по должности, ни даже по книгам вокруг ни единого – ощутил-таки всеобщее волнение и дрожь… И прямо сказать – вмиг ими отравился.
День был предосенний, сумрачный и прохладный.
И – новый для меня: почти северный.
Все – кто такие? – стояли разрозненно посреди той лесной спортивной базы.
Между нами, молодыми, по лугу ходил старичок: маленький, бледный, строгий… с колкими глазами, тонкими губами. В простом пальто, в небольшой шляпе.
Тихо и неуместно требовательно спрашивал:
–– Вы откуда?.. Вы откуда?..
Я, если признаться в самом-самом тайном, был максималист: да какая разница?..
Все, однако, отвечали ему скованно и бодрясь.
Подал и мне холодную и гладкую кисть.
Он, я остро ощутил, знал, как в подобном обществе себя вести.
Я спросил бесстыдно у нового знакомого о нём…
–– Залыгин!..
Шёпотом мне громким.
Лишь фамилия, звучная и зудящая, была мне известна.
Оказалось, что он – какая-то власть писательская высокая!..
Лишь тут я осознал всю солидность этого совещания. – И серьёзность для меня ситуации…
…На тот день звание писателя было для меня в жизни вообще самым достойным. Если только он – с большой буквы. А раз так, всех писателей, мне известных, я тогда мог бы перечислить по пальцам.
Жаждал я в ту пору о себе самом знать только… диагноз.
Влечение моё, ещё со школьной парты, к родному языку и к самоистязательной укромной стезе – лишь бы, да, одно
