своей жизни – вот нравственная мера нашей зрелости.
Эта архетипическая драма возобновляется с каждым новым днем, в каждом поколении, в каждом общественном институте и в каждый ответственный момент личной жизни. И если уж нужно делать выбор в такой ситуации, давайте выбирать тревогу и неоднозначность, потому что они – неизменные атрибуты развития и движения вперед, тогда как депрессия тянет в обратном направлении. Тревога – живая вода, а депрессия – вода забвения. Первая зовет к неизведанным рубежам жизни, а вторая, убаюкивая, возвращает к снам детства. Юнг как нельзя более красноречиво пишет о той роли, которую этот сдерживающий страх играет в нашей жизни:
Дух зла – это страх, отрицание… дух движения вспять, который грозит нам привязанностью к матери, растворением и исчезновением в бессознательном… Страх – это борьба и вызов, ибо одна только смелость и может вызволить нас от страха. И если риск кажется непомерным, этим попирается самый смысл жизни[12].
«Мать», которую он здесь имеет в виду, некогда в прямом смысле дала ребенку жизнь, для взрослого же является символом безопасной и уютной гавани: знакомая работа, знакомые теплые объятия, нетребовательная и отупляющая система ценностей. Доминирование «материнского комплекса», который имеет мало общего с нашей настоящей матерью, означает, что мы продолжаем служить сну, а не задачам жизни, безопасности, а не развитию. Эта архетипическая драма разворачивается в каждый момент существования независимо от того, известно ли это нам или нет. Каждый выбор создает наши паттерны, повседневные ценности и такие несхожие между собой варианты будущего при всем том, что мы не всегда понимаем, что делаем выбор, и не отдаем себе отчета, происходит ли этот выбор из глубоких источников души или от обусловленного внешними обстоятельствами и многократно воспроизведенного психологического наследия. Мы боремся, чтобы расти, и не только ради себя; в росте нет ничего от эгоизма. Это наша обязанность, а еще служение тем, кто нас окружает. Ведь, расставаясь с привычным и уютным, мы отправляемся в путь, чтобы принести окружающим свой дар. А изменяя себе, изменяем и им тоже. Поэт-пражанин Р.М. Рильке выразил этот парадокс так:
За вечерею встанет кто-то вдруг
и за порог, и дальше, и уйдет:
там, на востоке, где-то церковь ждет.
По нем поминки справят сын и внук.
А тот, кто умер дома, тот в дому,
в посуде, в мебели – все будет жить.
Придется детям побрести во тьму —
к той церкви, что успел он позабыть[13].
Действительно, становится страшно от мысли, что нашим детям придется доделывать все то, что мы не смогли сделать в этом странствии, удивительном и полном приключений. Вдобавок наш печальный пример может обескуражить или оказаться неподъемной ношей, к тому же кому приятно доделывать чужую работу? Общаясь в последний раз со своим умирающим
