ну как? Я же… Вот еслиф я сейчас шоферю, так кто научил? Папка. Я ж уже в восемь лет водить умел. У нас тогда двойка была «Жигули». Да ты помнишь! Красная. Меня посадит на колени, сам педали, жмет, а я рулю. Я в десять лет уже мог движок зиловский перебрать. Все папка. А детей любил! Вон Лешка, когда у нас родился – ну ты помнишь – а папка… такой радый был. Они нам с матерью нормально так помогали. Коляска, куяска… Он в тот кон дрова наваживал и машину еще этим… Поповым продал. Деньги нам с Маринкой, типа для Лехи. Это ж Леха еще в школу не пошел, тока в следующем годе должон, папка ему ружье сделал. Такое из насоса, картошкой пуляет. Мы такие тоже в детстве делали. А Леха поигрался что-то два дня и бросил. Им же только в телефон, да в телефон. А кино смотреть – в комп. А тут воздушка, Лешке не шибко интересно.
Илюха вздыхает, словно разделяя обиду Константиныча, который не смог угодить внуку. С той стороны от крыльца стоит чурка с вбитым в нее топором, рядом валяется несколько поленьев.
– Баню к вечеру подтопить, – говорит Илья. – После всех этих дел. А помнишь, у Кузьминых баня загорелась? Так папка первый прибежал, тушить начал. А так бы перекинулось на сено и все… А папка, считай, спас. Я на седня договорился сено привезти. Думаю, ну его нах косить! Куплю четыре тюка. Дядь Коля Рыбкин покупает – горя не знает. Косить-то тяжко… опять же время… Они корефанились в молодости – папка с дядь Колей. На охоту ездили. Я мелкий был, а помню, сидят на кухне, бутылочка у них, и на печке одна сковородка побольше, другая сверху поменьше – дробь катают. Свинец там плавится и… дробь, да. Это тебе не картошкой из воздушки. Леха тогда даже спасибо деду не сказал… Вахлак. А кто б его воспитывал? Я на работе, Маринка на работе, мамка, конечно, старалась, но… сам понимаешь. Придет дядь Коля помянуть? Не видал его по дороге? Взял я десять водок, самогон есть. Должно хватить. Костя – закодированный, Вовка Быков – закодированный. Прокопич придет – не придет. Да уж…
Илюха встает, пихает ногу в тапок.
– Не идет никто, – говорит он грустно. – Десять пузырей. А мне помпу на ЗИЛу менять, помпа полетела. Я умею, все умею. Папка научил. Это сколько лет прошло? Мне тридцать три, Лешка в седьмом… Много. Много… Млять, что за возраст пятьдесят семь? Ему на вид правда… А!
Илья шагнул с крыльца, обошел чурку с топором, сунул руку в самый огонь крапивы, обвившей штакетник. Из- под забора достал палку, обмотанную проволокой.
– Вот она! – чуть улыбается. – Вот она. Воздушка. Вишь насос примотан. Да мы делали такие тоже. Ты вспомни, трубочку в картошину втыкаешь, потом сюда ее. Как треснет. Ворону, ей-богу, собьет. Ружьишко. Папка сделал… да…
Он бросает ружье обратно к забору. В крапиву.
– Отец, есть отец, – говорит Илюха и смотрит на меня вопросительно и заискивающе.
Я пожимаю плечами.
Константиныч, старый эпилептик, пивший последние тридцать лет, живший в заброшенной бане, ни с кем из родных не общаясь, кравший все, что возможно у ближних и дальних соседей, годами гонявший семью – илюхины вывихи, сломанный нос тети Нины. Было. Презираемый всем селом, в регулярных похмельных припадках с рвущейся
