style="font-size:15px;"> – Подруги, не будем этих сельдей есть. Направим их в Ташкент, в наш подшефный детский дом, пусть полакомятся.
И направили.
А у военных строителей было иначе. Там они посовещались, ремни на один пролет поубавили, Карай-Беда и говорит:
– Будем, товарищи, им каждый день по восемь-девять пайков посылать.
Помогали, кто чем мог: Оренбург – пшеном, Киров – сушеными грибами, фронт – добрым словом.
«Здравствуйте, всенародная советская мать, Антонина Павловна!» – писали ей с фронта.
А что она сделала-то, а она ничего. Ездила в Клин, брала там кое-кого.
Кто сам мог есть, тому хлеба давала, а кто сам не мог, тому питательную клизму ставила.
Сама в семиверстных сапогах, в телогрейке, мода-люкс по тем временам. Худенькая, востроносенькая – уж какая там мать, тем более всенародная.
Однако обзавелась она сыновьями. Доставалось ей по пятнадцать – по двадцать сыновей в год.
А с ним, значит, было так. Сначала он был сыном законных родителей. Жили они под Ленинградом, в селе, пока немец не пришел, а когда пришел – перестали жить. Отца повесили, мать засекли, а Витя в лес убежал. Сидел там волчонком, потому что от людей уж ничего хорошего не ждал.
Однако подошли советские части. Был меж нашими одинокий полковник Глебский. Отмыл он, отогрел пацана и сказал ему:
– Будешь мне сын.
Так бывало вовремя войны. Стал Витя – Глебским. Поехали они с отцом в Ташкент. Отец побыл немного в мирной жизни, а потом снова уехал на фронт, чтобы добить зверя в его логове. Пока добивал, самого ранило да контузило. Приехал он насовсем в Ташкент, не успел немного с сыном побыть, а его уж и на лафете повезли.
Случилась меж теми, кто за гробом шел, Хлебушкина. Она Витю привела к себе, слёзы утерла и сказала:
– Будешь мне сын.
Был Витя один раз сыном, был другой раз сыном, стал дважды сиротой. Выбрали его за это председателем детского совета. А Антонина сыночком назвала.
Военный гостинец сладок да недолог.
Съели они пшено, съели грибы, съели селедки. Вот и пришел однажды к Антонине повар Карим.
– Антонина, Антонина, – говорит, – кушать надо, а варить нечего.
Села Антонина плакать. Думает: «Где же я столько провизии наберусь – на двести ртов?»
Подходит сзади Витя Глебский со старшими ребятами, окликает ее:
– Мать…
– Чего тебе? – спрашивает Антонина Павловна.
– Полно плакать-то, – говорит Витя. – Дай нам метрики. Мы с ребятами на фронт подаёмся.
– На фронт?.. Чего вы там забыли, на фронте?
– Сражаться будем. Наше дело правое. И аттестаты получать. Ты нашими аттестатами всю свою ораву прокормишь. Дай метрики, мать.
Не дала она им, конечно, ничего, кроме материнского поцелуя да легкого подзатыльника.
Но всё-таки после этого
