Петровна, накрыв плечи платком, сидела у печки, съёжившись от холода. Тётя Аксюша с утра ушла побираться и до сих пор не возвращалась. Где бродит она в тёмную, бурную ночь?
Эта ночь на всю жизнь врезалась в память Абузара Тагирова, даже спустя двадцать лет он не мог забыть малейшие детали. Как сейчас помнит, открылась дверь, и тётя Аксюша вошла с длинной палкой в руках. Галина Петровна, вскочив с места, бросилась ей навстречу. Тётя Аксюша посиневшими от холода губами сказала ей всего одно слово:
– Идут… – и рухнула на пол.
Больные приподнялись с постелей, готовясь встретить смерть. Но в дверях показался чернобородый человек в русском полушубке, с немецким автоматом на шее. Все затаили дыхание.
– Здравствуйте, братцы! – торопливо сказал незнакомец и протянул руку Галине Петровне. – Товарищ врач, кого забирать в первую очередь? Скорей собирайтесь, пока не всполошились фрицы.
Больные ничего не понимали. Галина Петровна показала за печку:
– Сначала этих.
А потом, как во сне, – партизанские лошади с развевающимися на ветру гривами, ухабистые дороги, дремучий лес…
Партизанские связные вскоре сообщили, что гитлеровцы разгромили и подожгли больницу, разыскивали по избам Галину Петровну и больных, обещали награду тому, кто укажет, где скрывается врач.
После войны Тагиров некоторое время переписывался с Галиной Петровной и Аксюшей. Потом нахлынули дела и заботы, письма приходили всё реже, прошлое уходило в вечность…
Когда Абузар Гиреевич начал расспрашивать о здоровье Галины Петровны, тётя Аксюша тяжело вздохнула.
– Я и приехала-то из-за неё. Захворала ведь голубушка моя. Начала вдруг сохнуть. Наши врачи не знают, что и предположить. Сама-то, видно, чует недоброе, – продолжала старушка, утирая глаза рукавом халата. – Сядет у окна и смотрит, да так печально, словно птица в неволе. Всё расспрашивает о своих прежних больных: где, мол, тот да этот? Прежде она никогда не бывала такой печальной… – Тётя Аксюша опять утёрла слёзы рукавом. – Однажды вечером сидит у окошка, в руках журнал. Подошла я к ней, говорю: «Не читай в сумерках, глаза испортишь». – «Здесь, отвечает, напечатана статья нашего Абузара Гиреевича… Пишут, он теперь в Казани работает, большой учёный». Наутро собрала я узелок – и в дорогу. Чего медлить? Я теперь на пенсии, сама себе хозяйка. Она, голубушка, хотя и не говорила, что хотела бы показаться вам, да я ведь понимаю её по взгляду, тридцать лет проработали вместе. В Москве зашла к Феде. Помните, лежал рядом с вами безрукий офицер? Теперь он большой инженер. Взял мне билет до Казани, проводил. У него сохранились все адреса фронтовых друзей, а вашего адреса почему-то не оказалось. «Ладно, – сказала я ему, – врач – всегда на виду у народа, приеду в Казань – разыщу». Вот и нашла.
Аксинья Алексеевна вытащила из кармана бумаги, завёрнутые в платок, передала профессору. Абузар Гиреевич, надев очки, пробежал их, вздрогнул.
«Необластома правого лёгкого», –
