будет особый разговор… Разговор будет и о том, почему мне не докладывали об исключительно угнетённом состоянии больной в последние дни. Со всех спросят ответ. Разговор сейчас о другом. По-моему, можно было спасти Чиберкееву в эту роковую ночь. Вы этого не сделали, Саматов! Это – позорное равнодушие! Больше того – это преступление! Я думаю, вы и сами должны согласиться с этим… Вы, Салахетдин, не можете больше оставаться лечащим врачом. Вам нельзя доверять самое дорогое – жизнь человека. Нельзя!
– Абузар Гиреевич! – выкрикнул сражённый Саматов. Заносчивый, спесивый Салах вдруг заскулил, как испуганный пёс: – Разве я один виновен… Вы хотите свалить на меня одного общую вину, сделать меня козлом отпущения…
– Нет, Салахетдин, это не так: виноваты и я, и Магира-ханум. Может быть, и Гульшагида в чём-то недосмотрела… Повторяю – все будем отвечать. Однако в решающую минуту больная была в ваших руках, и вы отнеслись к её судьбе равнодушно, чёрство, вот в чём дело!
– Вы всегда меня…
– Согласен – это не первое предупреждение! Если бы вы были более серьёзны, чувствовали свою ответственность, давно бы сделали для себя вывод. Тогда не произошло бы и этого несчастья.
Саматов с надеждой посмотрел на Алексея Лукича. Главврач знал, что у Саматова есть сильные покровители вне больницы, и обычно избегал выступать против него. Но сегодня даже он не решился открыто защищать виновного.
Почувствовав внутреннюю неустойчивость Алексея Лукича, Саматов пустил в ход свои испытанные средства – демагогию и шантаж, не раз выручавшие его в трудные минуты.
– Вы просто мстите мне, – заявил он, не моргнув глазом.
– Надо всё-таки уважать и себя и коллег, Салахетдин! – с глубокой обидой ответил за всех профессор. – Наглость не украшает человека.
– Нет, дорогой профессор! – перешёл в наступление Саматов. – Вы сегодня взваливаете всю вину на меня, вместо того чтобы обвинить Магиру Хабировну и Сафину. Вы пристрастны! Делите врачей на две группы: одни – ваши любимчики, это те, кто низкопоклонствуют перед вами…
Врачи гневно зашумели. Алексей Лукич поднялся с места и, побагровев, сказал:
– Салах Саматович, сейчас же извинитесь перед коллегами и прежде всего перед Абузаром Гиреевичем!
Салах, насмешливо глянув на него, ответил:
– Я не трус, как вы! Я сумею, где надо, сказать своё слово!..
Теперь и планёрка была воспринята в больнице как ещё одно чрезвычайное происшествие.
О бессмысленной смерти Чиберкеевой велось много разговоров и споров и среди врачей, приехавших на курсы усовершенствования, – такое из ряда вон выходящее событие не могло пройти безболезненно.
Гульшагида, явившись в понедельник в больницу, ещё не знала, что её имя тоже упоминалось на планёрке. А когда узнала, оторопела. Побежала к Магире-ханум. Но в терапевтическом отделении её не было. Заглянула в палату
