равнодушие к судьбе второго их с Еленой сына, ибо будет он, несмотря на внешне здоровый, благостный вид», «без ума и без памяти, и бессловесен»; и по этой причине не вправе претендовать на престол как возможный наследник. Не хотел он раньше времени огорчать несчастную мать, которая и так потрясена болезнью и скорой кончиной супругой, своим тяжелым положением «правительницы» без каких-либо властных полномочий при младенце-государе. Василий сам удивился своему неподдельному равнодушию к этому Юрию-Георгию, после смертельного укола копьем небесного Георгия, – он воистину думал только о своем первенце Иване, не оставляя места в мыслях его меньшему, как бы лишнему брату, бессловесному князю Углицкому…
Прощание с Еленой было душераздирающим… Все плакали навзрыд – Елена, стоящие у одра. Только глаза умирающего государя были сухи. Он закрыл глаза и спокойно рассуждал о доле вдов великих князей, о сложившихся московских традициях в роду Ивана Данииловича Калиты, Дмитрия Ивановича Донского, Ивана Васильевича Великого. Хоть он и назвал в духовной Елену Глинскую «правительницей при сыне-престолонаследнике Иване», но согласно московским традициям вдовы государей «по достоянию» получали вдовий прожиточный удел, но их никто всерьез не видел в роли правительниц. Не назначали раньше даже вдов правительницами. Вековые московские традиции не допускали участия женщин в делах правления государством. Василий, первый строитель Третьего Рима, первым отступил от этого незыблемого правила: из-за малолетнего наследника он не назвал супругу правительницей, но позволил править его именем до исполнения Ивану пятнадцати лет.
«Обстоятельства вынудили, скорая смерть моя безжалостная… – подумал государь с закрытыми глазами. – Смерть моя всем распорядится по своему… Как только все устроится?.. До пятнадцати лет Ивана ой сколько воды утечет… Дотянет ли Елена двенадцать годков «правительницей» при сыне-государе?.. Дай Бог… А если не даст, то что тогда?..»
Василий открыл глаза и увидел, что бурно рыдающая Елена не желает удалиться от смертного одра. Ее не могли оттащить от него, ибо она упиралась и голосила… «Неужто что худое чувствует после моей смерти?» – подумал Василий и холодно равнодушным, усталым голосом приказал вывести Елену Глинскую… Его распоряжение выполнили беспрекословно, почувствовав в словах умирающего государя уже неземную власть, а небесную, надвременную.
«Я заплатил последнюю дань миру, мирским делам, государевым, семейным – пора подумать о душе, о Боге… Мантия монашеская многое изглаживает, почти что все или все – как говорил царевич Дмитрий…» – умирающий государь думал уже о мантии, о своих старых распоряжениях своему духовнику Алексию, о своих новых последних… Только выполнят или нет его последние распоряжения, или уже поздно их отдавать?..
Перевернули его представление о смерти и грехах человеческие слова царевича Дмитрия о мантии иноческой. Долго размышлял государь тягостными ночами, сгорая от болезненного жара в своем сельце под Волоком, потом в самом Волоке о таинственных
