снова покачала головой.
– Nein, – сказала она. – En airbrecht. Нет, простая рабочая.
Солдат еще раз внимательно осмотрел нас с братом.
– Das en dein kinder? Это твои дети?
Мама гордо кивнула.
Он снова уставился на нас и долго разглядывал. В конце концов он сказал:
– Bleiben Sie. Можете остаться.
Вот так, благодаря еще одному маленькому чуду – исщипанными мамой щекам! – мы пережили нашу первую «акцию».
На следующий день пришел еще один немецкий солдат. Мама снова набросилась на наши щеки, и нам опять позволили остаться. Я так и не узнала, откуда она узнала про эту уловку. Но чуть позднее в тот второй день, в дверь вошел украинский солдат и приказал очистить помещение. На этот раз мамин трюк со щеками не сработал. Украинец сказал, что кто-то из соседей донес на нас. Мама пыталась его успокоить, но он и слушать ничего не хотел. Нам повезло: как раз в этот момент домой вернулся отец. Украинец заявил, что отец может остаться дома с нами, а мама пойдет с ним, поскольку у нее нет документов.
– Сколько? – прямо спросил папа.
– 500 злотых (около $100).
Папа с радостью отдал деньги, и мы получили еще один день свободы.
Во время следующей оставшейся у меня в памяти «акции» со мной была моя двоюродная сестра Инка, двумя годами старше меня. В то время мы жили на Замарстыновской, 120, вместе. Мы уже знали, что, выходя поиграть на улицу, нужно вести себя как можно осторожнее. Обычно родители почти не выпускали нас из дома, но задний дворик считался местом вполне безопасным. Тем не менее, гуляя, мы озирались и прислушивались, боясь, что откуда-нибудь появятся немцы или украинцы. Проводились в этот момент в городе «акции» или нет, не имело никакого значения. Они убивали евреев, арестовывали евреев, пытали евреев постоянно, но в те дни, когда это делалось целенаправленно и крупномасштабно, у процесса истребления евреев появлялось специальное название – «акция». Однако и в другие дни ничего не менялось.
Мы следили за всем, что происходит вокруг, словно животные. Заметив любое неожиданное движение, услышав необычный звук, мы немедленно бросались в бегство. Так было и в тот раз. Я услышала немецкую речь и увидела группу солдат. Потом зашумели и затопотали люди, которых выгоняли на улицу. Мы побежали. Я успела нырнуть в переулок и спрятаться, а Инку поймали солдаты и куда-то увели…
Такова уж была жизнь в гетто: только что ты была рядом с кем-то, и все было нормально, а в следующий момент человек исчезал, и все становилось плохо, и где-то под этой печалью скрывалось нечто вроде твердого знания, что что-то такое просто должно было произойти.
Я увидела Инку еще раз, в тот же день, но немного позднее. Я услышала шум на улице и выглянула из окна. В кузове грузовика сидела Инка, а рядом с ней – моя бабушка, папина мама, та самая, что связала мой драгоценный зеленый свитер…
Вдруг бабушка подняла глаза на наше окно. Не знаю, видела она меня в окне или просто догадалась, что я там, но она махнула мне рукой. Это
