игий этого не обещает – повторения жизни на земле в нашем же обличии. И проживаем жизнь начерно, без репетиций, без возможности вернуться назад, к тому перекрестку, где мы, возможно, сделали ошибку, и переиграть, пустить жизнь по другому руслу.
И я пыталась рассказать о своей прожитой без репетиций жизни, и рассказ вылился в многотомный труд.
– А что такое необыкновенное в твоей жизни, что ты хочешь её описать, – спросила меня тетя Нина, жена моего двоюродного дяди.
– Ничего, – ответила я. – Обыкновенная жизнь. Но в этом-то всё дело.
Эта первая книга – рассказ о моем послевоенном детстве, похожем на детство миллионов детей, родившихся в конце сороковых, в начале пятидесятых годов. Для современного молодого поколения середина прошлого века доисторический период: у нас не было компьютеров и DVD плееров, мы не смотрели мультиков по телевизору, да и телевизоров не было. Не было не только памперсов, но и колготок, а собственная ванна и телефон (простой, не сотовый) имелись только в привилегированных семьях. Но технический прогресс не изменил души ребенка, и то, что казалось обидно тогда, обидно и сейчас, и если мы радовались стакану газировки, то сейчас дети радуются бутылочке кока-колы, и думается мне, что название напитка, вкупе со всем остальным, не важно.
В моем детстве необычна только география места жительства нашей семьи: от Владивостока до Батуми.
Но в нашей стране была единая программа обучения и, главное, единая система воспитания: нам предлагались в кумиры одни и те же герои, читались одни и те же книжки, пелись одни и те же песни. Во дворе с друзьями мы играли в одинаковые игры, войны велись между белыми и красными или между русскими и немцами. И как бы ни разнилась жизнь взрослых, жизнь детей, во всяком случае школьная жизнь, мало менялась с изменением географии. Вот об этой детской жизни, максимально достоверно, лишь слегка приукрашивая, я попыталась поведать.
Часть первая
От нуля до семи
1. Солдатская, Тбилиси, Батуми
В апреле сорок второго года мама моя выехала из осажденного Ленинграда по единственной дороге через Ладожское озеро, дороге жизни, как она называлась. Мама успела до летнего наступления немцев, захвативших Северный Кавказ, добраться до родного города Батуми. И уже в сентябре продолжила учебу, начатую в сороком году в Ленинграде, в Тбилисском медицинском интституе. После его окончания в 1946 году маму, несмотря на то, что она была замужем, отправили по распределению (тогда это было строго – попробуй, откажись) на Северный Кавказ в станицу Солдатскую, в Кабардино-Балкарии. Папа остался в Тбилиси доучиваться в политехническом институте. В институт он поступил уже после войны, которую провел в окопах на Дальнем Востоке. В боевых операциях не участвовал, возможно, из-за того, что он был сыном врага народа, – деда расстреляли в 1937 году.
В 1946 г. в стране в очередной раз был голод.
Мама поехала в Солдатскую вместе с мамой (моей бабушкой), и они поселились на квартире в частном доме. Жили они на мамину зарплату, т. е. на то, что можно было купить за деньги, – а что можно купить в голодающей деревне? Так что меня заморили голодом еще до рождения.
На коленях мамы
Если верить метрике, я родилась 26 марта 1947 года с весом 2 кг 700 г (в метрике об этом не сказано), не доставив маме особенных хлопот. Родилась я возле печки, которую топили кизяком, в антисанитарных условиях, и мама боялась сепсиса. Сразу после родов голодной роженице принесли картофельные шаньги, которые мама тут же съела и всю жизнь вспоминала, какие они были вкусные.
До четырех месяцев я орала день и ночь, была худая и сморщенная, как старичок, и думали, что я не выживу. Потом оказалось, что я была голодная (у мамы было достаточно молока, но очень жидкого, да и с чего там взяться жирности?) и, когда меня стали прикармливать, я замолчала.
На мое рождение маме дали по карточкам материи на четыре пеленки, а памперсов тогда не было…
Родилась я, как все младенцы с серо-голубыми глазами, как у мамы и бабушки; как-то в четыре месяца мама поднесла меня к окну и увидела два карих глаза. Я походила на папу.
Нянчилась со мной бабушка, с 4-х месяцев сажала в подушки (что сейчас строжайше запрещено) и давала играть пуговицами разноцветными, скрепленными ниткой. Погремушек у меня не было.
Для моего мытья носили воду с речки, речка была внизу, дом на горке.
Один раз бабушка пошла на базар, когда проходила мимо веревки с бельем, ей на голову упал мой подгузник, с которым она благополучно и ходила целый день, пока хозяйка не обратила внимания и не спросила:
– Людмила Виссарионовна, а что такое у Вас на голове? – Бабушка была очень
