style="font-size:15px;"> И всё же что-то неясное заставляло его колебаться вокруг собственного отрицания. Тщета незапланированных умственных усилий доставляла муку, грозившую вот-вот развернуться в реальную загогулину наподобие мыслительного геморроя или ещё чего похуже.
Паскудное самочувствие, конечно, может оправдать многое, но лишь до вразумительных пределов человеческого воображения. А далее своего понимания Чуб, как любая нормальная личность, шагать остерегался.
Память не торопилась подсказывать ничего конкретного. Мелькали, правда, по пьяни неопределённые женские лица с косо напомаженными ртами, раззявленными от безглуздого смеха. Но и только. И никаких больше образов из коловерти минувшего не выковыривалось. Это было похоже на дураковину малопонятного смысла. Или на болезненный сон хмельного сознания; хотя, разумеется, Чуб вполне внятно ощущал, что не спит. К великому своему огорчению, он также отдавал себе ясный отчёт в том, что снова лечь и уснуть – дабы спрятаться от хмурой действительности – не удастся даже на короткий срок, ведь ни мать, ни отец не дозволят ему подобной вольности.
До армии всё-таки жить было легче. Да и в армии тоже. Не сразу, разумеется, а после того как он обрёл статус старослужащего… О, если бы хоть ненадолго вернуться в прошлое! Или в себя прежнего – беззаботного, полного густой радости нечаянного существования… Жаль, что время движется вперёд. Лучше бы оно стояло на месте.
***
Всё, что существует в мире, можно найти и распознать усилием мысли. Однако в том-то и дело, что сейчас усилия Чуба тратились вхолостую: сознание то стопорилось, то проскальзывало на ровном месте, как если бы неведомые злоумышленники за ночь вытянули из его головы львиную долю приводных ремней и шестерёнок, необходимых для умственной деятельности.
Уличный зной явственно сочился сквозь щели между рассохшимися оконными створками. Пространство в комнате постепенно накалялось, дыша подозрительностью и замешательством.
Чуб затушил об пол окурок и, поднявшись с постели, запоздало зевнул. С неравномерно колеблющимся сердцем постоял несколько секунд подле кровати, разглядывая неподвижными глазами воображаемую мошкару, невесомо мельтешившую в воздухе. Затем – как был, в одних заношенных солдатских трусах – босоногой развальцой прошлёпал к двери: открыв её, шагнул в проём и направился в большую комнату. Там хлопотала, накрывая на стол, неожиданная деваха с длинными, чуть полноватыми мослами, округлой попкой и выдающимся бюстом. Нечто знакомое почудилось в её мягком лице и всех прочих внешних формах, туго вырисовывавшихся под куцым домашним халатом (тот был из бледно-зелёной ткани, густо усеянной ромашками, колокольчиками и какими-то тревожными закорючинами, от которых у Чуба едва не закружилась голова).
– Ты кто? – быстро спросил он, охрипнув от кажущегося недостатка воздуха.
– Маша, – стыдливо ответила деваха, повернувшись к нему всем телом. Посмотрела на Чуба коровьими глазами и улыбнулась.
Невозможно
