куда погружался бригадир Телль, и мелодичный голос произнёс, впервые обращаясь напрямую к нему: – Извини, но тебе придётся заснуть ненадолго. Обещаю, твоему телу не повредят. Скорее, наоборот… Приятных снов, Макс. Ещё увидимся».
6.2. Двадцать Шестой. Побег
Двадцать Шестому было плохо и страшно. В тёмном боксе технического обслуживания, куда его доставили транспортники на карантин, не было Сети, свежего воздуха и коммуникаций, но киборгу было глубоко начхать на всё, кроме доступа к информационным каналам. Он подключился, как сумел, к местным каналам, и уже битый час нащупывал хоть что-то, хоть одну несущую частоту, хоть один линк, ведущий вовне Цитадели. Страх бился внутри, словно перебитый виброножом трубопровод высокого давления, заставляя ошибаться, исправлять ошибки, снова выбирать неверные подключения и пароли…
Как получилось так, что один из приговорённых к исправительным работам в кибертеле, восстановил доступ к основным характеристикам личности, никто не знал. Двадцать Шестой никому не рассказывал об этом, Макс предпочитал молчать, а техники Цитадели в кибермозги не лезли, чтобы не оказаться в списке кандидатов на внеочередную киборгизацию и коррекцию. На Марсе, с его вечным дефицитом рабочей силы и ресурсов, преступников и прочих неугодных правительству лиц уже много десятилетий превращали в машины, лишая свободы воли и личности. Заведённый вскоре после насильственного вхождения планеты в состав расширяющегося Протектората Земли, этот порядок существовал без сбоев уже не одно столетие: сделал пакость обществу, и имел глупость попасться полиции – будь любезен, «общественные работы на срок от двадцати до ста пятидесяти лет, с пролонгацией по решению суда». Прощай, молодость… Самым страшным было не получение бионического тела, но перенос личности в кибермозг – вся память и основы личности осуждённого методично выхолащивались и блокировались, оставляя активным только примитивные инстинкты и рефлексы. Голод, страх, удовлетворение, боль… Чувство самосохранения обычно приглушалось, чтобы киберы не бежали в случае опасности, как только припекало зад – корпуса у них были прочнейшее, и выдерживало адские температуры и давления. А родные потроха приговорённых к общественным работам разбирались на органы, и отправлялись в имплант-клиники…
Двадцать Шестой меланхолично вздохнул… то есть, попытался это сделать. Бионика не нуждалась в притоке воздуха, и внешние рефлекторы выдали какой-то сдавленный хрип, сбросив излишек давления в системе. «Ладно, и так сойдёт, – подумал он. – Мыслю – следовательно, существую. Етись оно, этим, как его… А! Да, конём».
Себя он помнил уже лет сорок, но так до конца и не знал, кем он был «до машины» – преступником, бандитом, наркоторговцем, сутенёром… или участником Сопротивления, которого не смогли защитить соратники? Ему хотелось верить, что последним. Как-то благороднее получалось, что ли. Приятнее. Да и «общественные работы» он выполнял в Цитадели… Пардон,
