к в стране чужой»… это только романы, и то не все, и этого перечня достаточно, чтобы объяснить, почему все так случилось. Мне очень не нравится, когда люди спрашивают, «какой писатель-фантаст повлиял на вас сильнее всего?», поскольку любой писатель-фантаст, которого я читал, повлиял на меня так или иначе, и конкретное имя в данный конкретный момент зависит от того, над какой историей я сейчас работаю. Однако я точно могу сказать, что Большая Четверка для меня – Хайнлайн, Пол Андерсон, Спрэг де Камп и Генри Бим Пайпер, и я непременно должен упомянуть еще дюжину имен, в числе которых Андрэ Нортон, Энн Маккеффри, Кейт Лаумер и Патриция Маккиллип. Речь не обязательно идет о стилистике, скорее, о ремесле в целом. Но всякий раз, когда мне приходится составлять список повлиявших на меня авторов, первым неизменно оказывается Хайнлайн.
Вероятно, потому, что я встретился с ним в очень раннем возрасте… хотя первым писателем-фантастом в моей жизни стал Джек Уильямсон, за которым последовали Де Камп и Питер Шуйлер Миллер – вперед, к «Genus Homo»[5]! Вероятно, потому, что на меня очень рано и очень сильно повлиял язык его письма и тот факт, что он помог мне понять, чем занимается научная фантастика, да и само человечество как таковое. Хайнлайн был невероятно красноречивым оратором, когда дело доходило до его воззрений, и он не боялся менять эти воззрения (или отказываться их менять), и все же он никогда не злоупотреблял этим в ущерб своим историям. Он писал мускулистую прозу. Он очень тщательно выбирал глаголы. Он не боялся разговорного языка. Он знал, как создавать целые миры с помощью мозаики деталей, встроенных в стены его историй. И он знал, как показать компетентного персонажа, столкнувшегося с проблемами, и в то же время умел донести ощущение чуда, восторга перед масштабом и размером вселенной, в которой обнаружились эти проблемы. И в своих произведениях для юношества он проявил экстраординарную способность донести эти вещи до юных читателей.
Я обнаружил большую глубину в его историях после того, как сам повзрослел, но это потому, что я осознал само наличие этой глубины, а не потому, что ее там не было. Помню свою реакцию на Сэма из романа «Астронавт Джонс». Первый раз, когда я читал книгу, я признал в нем наставника, хорошего взрослого, и я видел в его гибели героический поступок. Но я упустил глубину смысла, заключенного в эпитафии «Он съел то, что было предложено ему[6]». Это был весь Хайнлайн в двух словах: ответственное человеческое существо, компетентное человеческое существо, человеческое существо, которое знает, как отважно умереть, столкнувшись с ситуацией, когда надо спасать женщин и детей. Не потому, что считает себя героем, нет, всего лишь потому, что так поступают ответственные люди. Сэм ли это, Подкейн, «Кип» Рассел, Пиви, Мэмми[7], лейтенант Далквист, Лазарус Лонг и «Логарифмическая линейка» Либби, или «Мэнни» О’Кэлли-Дэвис и Майк, его протагонисты есть то, что они есть, и они всегда делают то, что сами считают правильным.
Ребенком-читателем я на самом деле не осознавал ни социально противоречивые аспекты текстов Хайнлайна, ни то искусство, с которым он вставлял упоминания о них. Он был, конечно, продуктом своего времени – он всего на семь лет моложе, чем моя бабушка, – и это видно, особенно в некоторых его темах и, вероятно, в характеристиках его героинь, которые читателю двадцать первого века могут показаться невероятно стереотипными. Учитывая, что ему было семь лет, когда началась Первая мировая (эхо Вудро Вильсона Смита, кто-нибудь подумал об этом?), на самом деле должно удивлять то, насколько часто он избегал стереотипов. Его оппозиция расизму была жесткой и в то же время тонкой, он, как и Пайпер, сумел перейти от женщин как элементов реквизита к женщинам как полноценным характерам. Иногда они брали фальшивые ноты, но Хайнлайн не комплексовал по этому поводу. Он всегда был готов встретить стрелы и камни, летящие в него за истории, в которых он рассказывал о том, что сам считал необходимым рассказать. Несомненно, ему польстили бы эти камни и стрелы – ведь шрамы от них он воспринимал как знаки чести – если бы ему не приходилось так часто иметь дело с редакторским упорством. Я пришел к мнению, что «Подкейн» в том виде, в каком она была опубликована, – хорошая, сильная история; однако измененная концовка слегка изменила всю историю, которую хотел рассказать Хайнлайн. Я думаю, что, если бы ему позволили напечатать оригинальную рукопись, читатели легче бы распознали предостережение, которое автор имел в виду, когда писал роман.
Несмотря на вполне заслуженные похвалы, которые получили в свой адрес «Чужак в стране чужой» и «Луна – суровая хозяйка», и, несмотря на мою особую любовь ко второму из этих текстов, я искренне считаю, что величайшим вкладом Хайнлайна в эту область стали его произведения для подростков. Он отказывался писать «упрощенно» для подростков. Читатели Хайнлайна были молоды, но он не относился к ним как к младенцам, и он бросал им вызов, поднимая чертовски взрослые темы. Но в первую очередь он насыщал свои тексты ощущением чуда и концепцией – верой, – что будущее – это то, что мы создаем по своему выбору. Оно будет таким, каким его сделаем мы, человеческие существа, когда
Роман, написанный Миллером и Де Кампом в соавторстве.
Отсылка к Евангелию от Луки, 10:8: «И если придете в какой город и примут вас, ешьте, что вам предложат».
