назад, плечами к строю. Народ заволновался, дама же легко поигрывала шашечкой. Раздались выстрелы в воздух, а потом и в людей с самими слабыми нервами, которые попытались разбежаться.
Дед вслушивался в незнакомые слова, летящие над строем, и выделил из них: «банда Маруськи». Да, была, оказывается в те далекие годы сподвижница у Нестора Махно Мария. (Позднее, когда Марусю Никифорову с подельниками изловили, даже известный в узких кругах белогвардейский генерал-контрразведчик Слащев приходил на нее посмотреть, как на чудо. А потом повесили.) Красивая, лютая, упражнениями с клинками так себе руку поставила, что с одного удара голова несчастного слетала с плеч. А такое не каждому дюжему мужику удавалось.
Кто-то из комиссаров лелеял тайную надежду избежать экзекуции, кутаясь в ранее подобранную или сорванную с красноармейца шинелку. Но ведь находились доброхоты, указывая на эту мимикрию. Мария же вглядывалась в глаза, что-то решая в уме, проходя дальше, или же наоборот, задерживаясь. Деду моему не понравилось смотреть в эти, отдающие помешательством, очи. Все равно, что заглянуть в глаза змее. Со строя его не вывели.
Зато выводили, порой, совсем непричастных к идейному или дисциплинарному руководству людей. Один кричал, что он бывший студент, но без толку. «Многие люди теряют голову от нашей Маруси!» – перешептывались бандиты, но так, чтобы не слышно было командирше.
Наконец, Марии, видимо, прискучило. Она пришпорила коня и ускакала без слов прощания вон. Строй вздохнул с облегчением. Но тут же стали бесноваться простые махновцы. Без снисхождения работая плетками и кулаками, они заставили всех разуться и босиком погнали в ближайший сарай. А погода в то время стояла совсем не летняя. Ноябрь подходил к концу, лужи легко затягивались ледком, в воздухе пахло снегом.
В продуваемом безжалостными сквозняками сарае кроме сена не было ничего. Да и сена то было совсем немного. По примеру мудрых однополчан дед оторвал рукава у своей шинели и запихнул в них ноги, как мог, прихватив надорванными из тех же рукавов полосками ткани. Сутки они просидели в ожидании худших событий – поговаривали, что сам батька Махно в живых никого из красноармейцев в последнее время не оставляет. Но банда Маруськи, казалось, забыла про их существование: на оправку не выводила, еды и воды не давала. Дребезжали конской сбруей, клацали оружием, ругались и смеялись, но к сараю не приближались. Наконец, по истечению второго дня взаперти, входная дверь отворилась и внутрь влетела коровья голова с воткнутым в шею маленьким ножом. Судя по тому, что кровь еще не окончательно свернулась, эта голова еще несколько часов назад вместе с остальным туловищем вела смиренную коровью жизнь. Дед не сразу понял, что этим жестом хотели показать бандиты, пока наиболее озлобленные от голода товарищи не принялись драться из-за отрезанных ножом ушей и языка. Ни о какой дележке речи не было, каждый по очереди пытался сковырнуть из коровьей башки что-то съедобное. Когда на соломе остался лежать
