раньше не перекусаешь! – засмеялась я, смотря на перепачканое кремом и посыпкой лицо подруги, но она и не думала останавливаться.
Пирожные, эклеры, безе, мусс, торт… Манька всерьез нацелилась перепробовать, а то и съесть в одиночку все, что лежало в двух коробках, и я поспешила сдвинуть их подальше от мычащего и ахающего дегустатора-проглота, чтобы мне досталась хотя бы крохотная часть сладких извинений.
7
– Привет, девочки! – здороваюсь, входя в раздевалку, и слышу в ответ разноголосые:" Привет.»
– Эв, сильно не раздевайся. Линда сказала, что в зале дубак. Эти долбаные брейкеры опять окна не закрыли.
Лариса, соседка по шкафчикам, спихивает сумку на пол и заталкивает ее под скамейку, чтобы я могла поставить свою.
– Уж лучше немного померзнуть, чем дышать их ароматами, – смеюсь, вспоминая ругань Линды Аскольдовны на «воняющих мезозоем австралопитеков, дрыгающихся под гимны Сатане».
Музыка, в понимании нашего хореографа и балетмейстера, уже далеко не молодой женщины, могла быть исключительно классической, а танцы – только балет и программа танцевальных соревнований. Тоже классических. Частично. И любой другой жанр, особенно рэп, под который танцевали ребята, снимающие зал три вечера в неделю, вызывал у Линды Аскольдовны едва ли не зубовный скрежет и неизменное хватание за сердце. Хотя и мне, и другим девчонкам нравилось задержаться после репетиции и посмотреть на подкачанных австралопитеков, с лёгкостью вытворяющих чудеса акробатики.
Переодевшись и закрутив волосы в гульку, все же натягиваю поверх лосин гетры, а на топ теплую тунику. Если ребята действительно оставили окна открытыми на всю ночь, в зале будет может не дубак-дубак, но точно прохладно, и помещение прогреется до нормальной температуры только к концу нашей репетиции. После которой снова придется проветривать – балетные тоже люди, а Аскольдовна ни разу не жалеет никого в труппе, гоняя каждого до седьмого пота. Вот только он для нее пахнет искусством, а не сатанистскими плясками.
– Разогреваемся, разогреваемся, разогреваемся! – хлопнув несколько раз в ладоши, Линда, злющая, как собака, неторопливо обходит зал, кутая плечи в пуховый платок и, словно цербер рявкает на решивших пофилонить или поболтать. – Альсаева! Я сказала греться, а не языком молотить! Журавлёва, тебя это тоже касается! Работаем! Владлен! Надень что-нибудь теплое! Не хватало, чтобы ты простыл. Кого я за тебя поставлю? Игнатьева?
– Линда Аскольдовна, не волнуйтесь, меня любовь греет! – Вовка шлёт женщине воздушный поцелуй, чем изрядно подбешивает ее и веселит нас.
– Владлен!!! – зычный, похожий на гудок парохода голос, а мы с девчонками разворачивается к станку, чтобы не получить от кипящей Аскольдовны за хихиканье. – И-и-и раз, и два. И раз, и два. Тянем носок! Симонова! Лучше тянем!
Можно сколь угодно долго не понимать Аскольдовну и ее зашоренность
