развернулась и пошла назад в дом.
Я знал, что на маму Голос не оказывает столь же успокаивающего действия. Для нее голос отца «звенел деньгами» – как писал Фицджеральд про другой беззаботный голос из Манхассета. Когда отцовский баритон гремел из динамика, маме было не до его шуток и обаяния. Она слышала лишь пропущенные платежи по алиментам, которых он не высылал. Проведя весь день за радиоприемником, слушая Голос, я нередко видел, как мама перебирает почту в поисках чека от него. Бросая на стол стопку конвертов, она поворачивалась ко мне с пустым лицом. Ничего. Опять.
Ради мамы я старался не включать радио громко. Пытался вообще больше не слушать Голос, но ничего не мог с собой поделать. В дедовом доме за всеми водились грехи – выпивка, сигареты, азартные игры, ложь, сквернословие, распутство. Голос был моим грехом. Моя зависимость от него росла, а с ней и прощение, и вскоре просто слушать стало для меня недостаточно. Я начал разговаривать с ним. Рассказывал Голосу о школе, детской лиге, о маминых проблемах со здоровьем. Говорил, что каждый вечер она возвращается домой совсем без сил и я постоянно за нее беспокоюсь. Если мне удавалось правильно подгадать с паузами – слушать, когда Голос говорит, и говорить, когда он замолкает, – у нас выходила настоящая беседа.
Наконец мама застала меня.
– С кем ты говоришь? – спросила она.
– Ни с кем.
Потрясенная, она поднесла руку ко рту. Я приглушил звук.
Как-то вечером, когда Голос вышел из эфира, в дедовой гостиной раздался телефонный звонок.
– Ответь, – сказала мама каким-то странным тоном.
Я взял трубку.
– Алло?
– Алло, – сказал Голос.
Я судорожно сглотнул.
– Папа?
Я ни разу не произносил этого слова раньше. Мне показалось, что внутри у меня что-то взорвалось, словно пробка выстрелила из бутылки. Он спросил, как у меня дела. В каком я классе? Правда, уже? Хорошие у нас учителя? Он не спрашивал про маму, которая потихоньку организовала этот звонок, когда услышала мои разговоры с отцом по радио. Не объяснял, почему никогда меня не навещает. Просто болтал со мной, словно со старым армейским приятелем. Потом я услышал, как он глубоко затянулся сигаретой и выдохнул с такой силой, что мне показалось, струя дыма вот-вот вырвется из телефонной трубки. Я слышал этот дым в его голосе, и сам этот голос был дымом. Именно так я представлял себе отца – как говорящий дым.
– Ну, – сказал он, – как насчет того, чтобы сходить на бейсбол со своим стариком?
– Ух ты! Серьезно?
– Конечно.
– На «Метс» или «Янки»?
– «Метс», «Янки», все равно.
– Дядя Чарли говорит, «Метс» заходили в «Диккенс» пару дней назад.
– Как, кстати, у него дела? И что там в баре?
– Завтра вечером они играют с «Брейвз».
– Кто?
– «Метс».
