революций, когда кровавый передел территорий был еще далеко не закончен, и все же на смену лояльности тому или иному престолу пришло осознание национальной общности, стремящейся к тому, чтобы совпасть с политическими границами (тем или иным способом, включая воссоединение, аннексию, обособление и добровольную миграцию). В основу понятия «политическая нация» положены романские представления о мире, тогда как германские народы больше тяготеют к самоидентификации по этническому признаку, хотя проблемы и трудности существуют в той или иной мере у всех и для всех. Свежий пример – победа Франции на чемпионате мира по футболу. Команда, составленная в основном из «инородцев», блистательной – и неожиданной чуть ли не для всех – победой сплотила нацию, ослабив, в частности (согласно многим свидетельствам), позиции пропагандиста «Франции для французов» Ле Пэна. Это стало частным, но впечатляющим триумфом политической нации над этнической. И напротив, этническое единство оказалось на сегодняшний день бессильно преодолеть – в рамках политической нации – водораздел между «западными» и «восточными» немцами, не говоря уж о репатриантах из бывшего СССР.
Наша проблема как политической нации коренится в драматических событиях недавнего прошлого. Внезапный, насильственный и искусственный распад СССР прервал процесс формирования «советской нации» (новой исторической общности, как это тогда называлось), причем произошел он отнюдь не по этническим границам. Законно и естественно озабоченные судьбой наших соотечественников, оставшихся в Средней Азии, Казахстане, Прибалтике, Молдавии, Крыму и на Украине, мы вкладываем в это понятие (соотечественники) не политический, не этнический и даже не культурологический смысл: речь идет о защите русских, полу– и четвертьрусских, русскоязычных, неграждан (применительно к Латвии и Эстонии) и так далее. А для внутреннего употребления и самоидентификации изобрели неуклюжий термин «россияне». Особенно примечательна судьба полурусских-полуукраинцев, служащих одни в российской, другие в украинской армии, которые потенциально и объективно противостоят друг другу. Разговор о политической нации и, соответственно, национальной идее применительно к России и к русским затруднен и проблемой соотечественников, и общим ощущением неокончательности сложившихся после Беловежья границ; ситуация находится во взвешенном состоянии. Разумеется, не хочется и думать о войнах между бывшими союзными республиками, однако в принципе подобный поворот событий не исключен. Важнее – и куда вероятнее – другое: сильный харизматический лидер, который, будем надеяться, появится в России и поведет ее к процветанию, сможет найти ненасильственные формы и средства изменения границ (если мы продали Аляску, то почему не купить Крым или хотя бы Севастополь?) и стать индикатором процесса интеграции. Скажем, такое вполне возможно, если президентом нашей страны станет Юрий Лужков. А вот предугадать, станут ли вновь присоединившиеся территории новыми российскими
