бился в дверь всем телом, пока мне не открыла испуганная горничная. Увидев мою опухшую рожу, она испугалась, потом признала, ехидно улыбнулась и пошла за чаем. Но я, уже схватив свои две сумки, одна из них – портфель, мчался по улице к начальнику железнодорожной станции и обнаружил его вместе с начальником милиции склонившимися над картой местности. Они решали, с какого места начать поиски тела.
Я сразил их. Не знаю, как я выглядел.
Но они минут тридцать смотрели на меня, не мигая, а потом принялись хохотать. Предложили стакан. Я отказался.
Сказали, что вертолет прилетит завтра. Спросили, какие у меня планы на вечер, и, не дожидаясь ответа, вышли.
– Будешь ночевать тут, – отрезал начальник станции и запер меня на ключ в кабинете, словно письмо в сейфе. Я проверил письмо. Оно было у меня под тельняшкой.
На следующий день меня вывезли на вертолете в Читу.
А вы говорите, глубинка…
Народные самородки, в ней живущие, не сравнимы ни с какими Луврами, ни с какими алмазами. В этом я убедился на собственном опыте.
И, работая над биографией Исаака Дунаевского, вспомнил как самое верное объяснение того, почему Гречанинов и Алябьев ездили по такой глухомани. Они искали жизни. И они ее находили.
Аминь.
Итак, с гостями можно было покончить. Необычным был сам городок, с намешанными над ним мелодиями. Я был ищейкой, взявшей след. Куда лежал мой путь? Через его фамилию.
Точно. Об этом я не рассказывал. Вернее, не раскапывал.
Дунаевский. Откуда взялась эта фамилия? Это было очень важно.
Возможно, с этого надо было бы начинать книгу, но тогда все было бы очень скучно, по крайней мере для меня.
Рассказывать о ней следовало именно с середины повествования. Все привычно считали, и эта традиция была положена мной, что Дунаевские обязаны своей фамилией великой реке Дунай, разделившей, лично для меня, пол-Европы на южную и северные части. И в этом утверждении была бы часть истины, если бы не другое обстоятельство. «Дунай», по крайней мере речушка с таким названием, был почти в каждом еврейском городе, в каждом еврейском местечке. Откуда это пошло?
Ответ я нашел у одного советского ученого, который первым обратился к происхождению слова «вода» и обнаружил, что «дунай» – от слова «дуть» – обозначал в южнославянских языках все мелкие речушки и ручейки вообще.
Фамилия ученого была… Ох, я не помню его фамилии, и это неважно для этой части жизни моего героя. Важно, что «дунай» не был именем собственным. По профессору Преображенскому (о-о, я вспомнил имя ученого), он означал «ручей» или «мелкая вода». Чего далеко ходить? Мой собственный опыт. Я вспомнил ручей Дунай в моем родном Витебске, вспомнил Дунай в Смоленской области. Это была тема.
Или только то, что видел я своими глазами, на синих указателях, проносясь на машине мимо, а если копать специально? Допускаю, таких «дунаев» нашлось бы в каждой области не меньше десятка.
Значит,
