возвращение, один к Данте, другой к Леопарди и т. д. – по всей вероятности, врачи подвержены тому же головокружению, что и пациенты.
Все это, но гораздо обстоятельнее я представлял себе, когда был в Риме и мучился над вопросом, пойдет ли Италия против союзников с Австрией и Германией. Нет, это невозможно, таков был всегда вывод моей философии итальянской истории и культуры.
В Риме были послы, часто даже два (и у Ватикана) всех государств; таким образом, здесь была возможность добыть сведения и завязать сношения. Прежде всего я обратился к сербскому послу Любе Михайловичу и югославянским политикам. Заграницей были уже югославянские депутаты и известные люди, их количество все возрастало. Я был единственным чешским депутатом, и мне это было неприятно, потому что на депутата на Западе люди смотрят скорее как на политика, чем на профессора (на моей визитной карточке было написано: Профессор Т. Г. Масарик, Depute Tcheque, President du Groupe Progressiste Tcheque au Parlement de Vienne – никогда в жизни на родине и без войны я не придал бы себе таких титулов!). В Риме в то время политической силой был также Местрович, потому что итальянцы (с выставки в Венеции весной 1914 г.) его признали и ценили как скульптора; совместно с ним действовали в Риме д-р Л. Войнович и профессор Попович. Из депутатов политиков здесь был д-р Трумбич, д-р Никола Стоянович (депутат от Боснии и Герцеговины) и иные. Супило был в Лондоне; по счастливой случайности он был при объявлении войны в Швейцарии, а потому он сразу и остался заграницей. Из словинцев был в Риме д-р Горичар, бывший чиновник консульства в Америке, и д-р Жупанич из Белградской библиотеки. Собрания у посла Михайловича назначались поздно ночью из-за нас, приехавших из Австрии, чтобы австрийские агенты не могли проследить нас.
Мы разобрали общее положение и договорились о тесной совместной работе. Из отдельных вопросов югославян в Риме занимал коридор между Словакией и Хорватией; я держался мнения, что этот план можно предать гласности только по тактическим соображениям. Многие югославяне этот план принимали; Трумбич был очень сдержан, отдавал вопрос на решение чехов.
В Италии начиналась агитация за «Dalmazia nostra»; я был на лекции одного далматинского итальянца, лектора и публициста в Англии. Тотчас же, как и позднее, я беседовал с этими антиславянскими политиками (например, с редактором Дуданом), чтобы ознакомиться с их аргументацией. Я увидел, что итальянцы из Италии (в отличие от итальянцев из ирреденты) думали о Далмации мало; Триест, Азия, Африка (колонии) и Тридент – Триест гораздо больше, чем Тридент – были предметами мечтаний. Я советовал югославянам, чтобы они тоже выступили публично и начали хорошо организованную пропаганду; я полагал, что, несмотря на значительные затруднения, им бы удалось привлечь на свою сторону часть политиков и общества. Я заметил, что итальянским народом руководил не империализм, а наследственная антипатия к австриякам. Поэтому он был гораздо менее настроен против немцев (имперских). Кроме
