должны были мы предпринимать? Я знал, что мы, что я должен делать; с каждым днем мне это становилось яснее.
В Праге была политическая пустыня; всякая деятельность политических партий и отдельных лиц была связана; мы, депутаты, хотя и сходились, чтобы поговорить о различных административных затруднениях, но ясно чувствовалось, что наши души витают за пределами залы заседаний. Какая осторожность появилась у многих в разговорах о войне! Партийные недоразумения не прекращались. Депутат Калина тщетно старался добиться вмешательства парламентских вождей, когда депутат Клофач был арестован вопреки закону о неприкосновенности депутатов; распри, вызванные делом Швиги, или, по крайней мере, его последствия не были сглажены, несмотря на то, что мы стояли на роковом перепутье. (Я не защищал Швиги, не говорил, что он невиновен: наоборот, я считал его очень виновным, но лишь утверждал, что он не был обычным шпионом на жаловании. Я видел в нем больше, чем шпиона, а именно будущее орудие Франца Фердинанда, и против этого я вел свою кампанию. Документы, найденные в полиции, подтверждают это. Я полагал, что по отношению к Вене эта афера должна была быть закончена так же, как был ликвидирован и вопрос о Сабине. Если во время спора я был неправ по отношению к госпоже Волдановой, то прошу ее извинить меня.)
Наши чешские солдаты проявляли свое антиавстрийское настроение, покидая Прагу; из армии приходили сообщения, что они волнуются и даже бунтуют; скоро мы услышали о строгих мерах военных властей и даже казнях через повешение. Солдат казнили за то, что я – депутат – проповедовал – мог ли, смел ли я делать меньше, чем простой солдат-гражданин, которого я сам же поддерживал в его антиавстрийском и славянском образе мыслей?
Тогда я начал беседовать с моими товарищами-депутатами, стараясь определить взгляды и планы различных партий. Чаще всего разговаривали мы с депутатом Швеглой у него в Гостиварже и Карловых Варах. Поочередно вел я переговоры с д-ром Странским (старшим), Калиной, д-ром Гайнем, Клофачем (мы с ним сносились как до его ареста, так и во время его пребывания в тюрьме), д-ром Соукупом и д-ром Шмералем; один или два раза пригласил я некоторых из них к себе. Хотел я завязать сношения и с депутатом Хоцем, но он проявил такой страх, что сейчас же выпал из моих планов. Из этих разговоров я вывел заключение, что огромное большинство всех партий, с лидерами которых я вел переговоры, сохранит свое антиавстрийское направление даже в том случае, если отдельные вожди и фракции пойдут с Австрией.
Полиция и прочие учреждения сначала меня ни в чем не подозревали. Я был осторожен и не осложнял никому положения. В таких условиях важен принцип: делать как можно больше самому и как можно меньше говорить людям, чтобы в случае ареста и следствия им было бы легко отвечать. Потому-то я ничего не говорил о своих планах даже самым близким людям. Конечно, некоторые из них догадывались о том, что я предпринимаю и что означает мой отъезд за границу, но лично от меня они ничего определенного
