в обязательном порядке – все же три года… А нам повезло, мы пошли служить уже по новому, всего-то двухгодичному сроку. Но этих двух лет мне хватило, чтобы я очень сильно соскучился по своим родным – братишкам и сестренке, отцу, маме. Хорошо, хоть она писала мне в часть – девчонки у меня тогда такой, чтобы регулярно, как невеста своему жениху, слать мне письма, не было, и единственной связью с гражданским миром оставались для меня они, мамины письма и ее посылки.
Когда я вырос на пороге родного дома в шинели и кирзовых сапогах, с щеголеватым дембельским чемоданчиком в руке, мама прижалась ко мне, но что было поразительно при этом – уже не плакала, а счастливо улыбалась.
– Мама, я тебя не узнаю, – сказал я, осторожно целуя ее в поседевший завиток, выпавший из-под сбившегося платка на щеку. – Вот сейчас ты не плачешь. Почему?
– Ах, сынок, – вздохнула мама и погладила меня по плечу с черным погоном. – Когда я тебя провожала в армию, у тебя из воротника пальто торчала такая худая, такая тонкая шейка – как у цыпленка, что я все время думала: «Боже мой, ну какой же из него солдат? Разве же можно таких брать в армию?» Вот потому и плакала и про себя молилась, чтобы у тебя там, в армии, все было хорошо. А сейчас чего мне плакать? Вон ты какой вернулся – плечистый, и шея уже не как у цыпленка, а крепкая, мужская. Вот я и радуюсь за тебя…
А вот здесь уж я сам чуть не расплакался, несмотря на свою «плечистость» и крепкую шею. Если честно признаться, трудно мне было в армии, порой очень. И теперь я наверняка был уверен, что это болевшая за меня мамина душа, ее слезы и молитвы укрепляли меня в армейской службе, и я благополучно отслужил эти долгие два года и вернулся домой.
– Спасибо тебе, мама, – сказал я. – И прости, что не всегда был внимателен к тебе.
– Иди мой руки, – ответила мама. – Оладушки еще горячие…
НОЖ
Вся наша жизнь – это непрерывная цепь потерь и находок, порой самых невероятных. Вот одна из таких историй.
Как-то мы с одноклассником Генкой Шалимовым, когда учились в классе четвертом или пятом, поехали на велосипедах на рыбалку в Лобаново (место такое рыбное на старице Иртыша, километрах в семи от нашего села).
Там народ обычно копал живущих в норках на глинистом дне белесых личинок бабочек однодневок – у нас их называют бормышами, – для ловли стерлядей. В месте копки этих самых бормышей всегда вились стайки шустрых ельцов. Вот почему мы и решили в тот день порыбачить именно в Лобанове. И рассчитывали натаскать ельцов не менее чем по трехлитровому алюминиевому бидончику – стандартной пацанской рыболовной емкости. А то и стерлядок на закидушки.
Когда мы с Генкой ранним июльским утром, безбожно гремя подвешенными на рули велосипедов этими самыми пустыми бидончиками и, вихляясь на педалях всем телом, подъехали к Лобаново, то оказались там не одни. На песчаном
