пышногрудую, аккуратной полноты маму. На ней было самое праздничное в ее гардеробе платье: кримпленовое, чуть выше колена, приталенное, черное с гирляндой цветов, что спускалась от глубокого декольте книзу, с модным расклешенным рукавом «три четверти». Каштановые кудряшки, стрижка и минимум косметики молодили маму, и Аиных восьми лет будто не было в ее жизни. К ее описанию подошло бы слово «хорошенькая», тогда как отец выглядел смазливым ловеласом. Его улыбка годилась для рекламных щитов, легко цепляла женщин и изводила маму. Экономист по образованию и заведующий отделом в крупном магазине, он имел возможность всегда носить только качественные, дорогие шмотки, но делал это с подчеркнутой небрежностью. Мама начисто забывала жуткие картины его пьяного прозябания, как только он обволакивал ее протрезвевшим взглядом. Она ныряла в него с головой, со всеми потрохами, со всеми перманентными, жесткими обещаниями разрыва и развода, с проклятиями и ненавистью, что коготками вцарапывала в папино лицо. Она, не сопротивляясь, тонула в его первых после запойной экзистенции словах, даже звуках, потому что в сто пятьдесят первый раз верила, что именно это пробуждение – окончательное и бесповоротное.
Они вернулись к столику. В блеске его глаз узнавалось наслаждение привычным и незаменимым (бутылка на столе красовалась на две трети пустая), а в мамином свечении Ая угадывала очередную надежду. Ей не хотелось им мешать, тревожить их упоение друг другом какими-то забытыми ключами и плачущей сестренкой. Ведь наплачется и уснет все равно.
Ая млела недолго. Ее исполнительность и желание своими усилиями и правильностью в поступках поддержать хрустальную башенку семейного счастья взяли верх. Стучать в окно не имело смысла – из-за оркестрика никто бы не среагировал на ее комариные удары.
Ая ринулась к черному входу. Там лощеного мужчины-крепости не оказалось. Она прошла меж комнат, заваленных коробками с провиантом, мимо кухни, моечной. Всюду копошились люди полупьяного вида в запятнанных поварских халатах или фартуках. В душном воздухе стоял аромат жареного мяса и алкоголя. К последнему Ая была приучена с рождения и могла отличить его среди сотен других запахов.
Стараясь вышагивать спокойно, чтобы не привлечь к себе чей-то взор, девочка вышла к приглушенному свету и музыке. Ресторанный рай открылся ей в ее столь раннем возрасте. Он вкусно пах, сладко звучал, покачивался в дыме свечей, сигарет и парфюмерных флюидах. Ая шагнула из подсобной грязи на мягкий ворс ковра незашнурованными ботами, одолженными у кого-то из ребят.
Оркестрик играл мелодию, что звучала частенько на родительских пластинках на 45 оборотов, которые отличались от современного тогда винила на 33 большей толщиной и меньшим диаметром. Папа называл такую гармонию звуков джазом.
На Аю никто не обращал внимания. Она шла прямо к столику, где хохотали ее родители, в чужих гамашах, куртке и ботах. Они не замечали ее метра без кепки. Умопомрачительные запахи еды напомнили девочке
