изнутри. Промаявшись долгое время в сумрачном коридоре, Дроздов ухватил покрепче железную ручку и дёрнул несколько раз, что есть силы, громыхнув дверным полотном о косяк.
– За-ан-нят-то.. – раздалось изнутри знакомое натужное кряхтение. Дроздову сегодня крупно не повезло. На смену вышел доктор Марусин с двадцать второй бригады.
Доктор проживал в частном секторе позади разорённых цехов завода «Энергомаш», в одном из кривых переулков разбросанной по оврагам Рабочей слободки. Известные всем удобства – а если быть точным в нашем случае – неудобства в старом доме Марусиных представляли собой дощатую будку в углу огорода, открытую всем превратностям муссонного климата. Понятное дело, смекалистый доктор не упускал любой возможности опростаться в более комфортных условиях. В дни своих дежурств Марусин довозил на трамвае спрессованные какашки до станции скорой и, успев только отметиться у диспетчера, скрывался за титанической дверью сортира, чтобы в компании свежего номера газеты «СПИД-инфо» предаться изысканным наслаждениям. В эти минуты сладостной эйфории время в стенах уборной замедляло свой ход, и доктор Марусин, перелистывая пахнущие типографской краской страницы, мог парить над фаянсовым кратером бесконечно. Или хотя бы до той поры, пока не объявят вызов его бригаде.
**********
Машинально дёрнув ещё раз дверную ручку, Дроздов пробурчал короткое злобное «Сука!», огляделся по сторонам и зашёл в узкую тесную комнату по соседству, из-за высоты потолка схожую со школьным пеналом. По старой памяти комнату все называли бытовкой. Хотя из предметов, имеющих отношение к быту работников скорой, после кражи электроплиты вместе с кухонной утварью в наличии оставалась одна только рваная клеёнчатая кушетка. В холодное время года бытовка превращалась в курилку, где вечно толкался народ, окружённый кислыми табачными тучами. Нынче на дворе стояло лето, все нормальные люди курили на улице, и в полутёмной бытовке Лёха был в одиночестве.
Аккуратно притворив за собой дверь, Дроздов подошёл к единственному окну – высокому и узкому, на манер церковного. Забранное железной решёткой окно с распахнутыми створками выходило в заросший травой тупичок у забора. Через тонкие прутья в пелене утреннего тумана видны были две дворовые собаки из тех, что подкармливали сердобольные водители и санитары. Косматый кобель Кузя ростом с небольшую овчарку пытался пристроиться к низенькой коротконогой сучке, нелепой фигурой смахивающей на таксу. Как ни старался бедняга совокупиться с объектом своих вожделений, его лакированный алый стручок раз за разом бестолково бороздил воздух над лохматой коричневой спиной.
Внезапно Кузя застыл на секунду-другую, как вкопанный, шумно вздохнул, шевельнул ушами, словно прислушиваясь к тихой подсказке природы, расставил в стороны лапы и плюхнулся пузом на спину подружки. Каким-то чудесным образом красный стручок попал наконец, куда было нужно, и радостный Кузя заездил, заёрзал, затанцевал в том самом древнем
