учебе не значит ни хрена, если я умру в одиночестве без единой родной души.
– Что вы имеете в виду? – спросил он.
Слово «хочу» эхом звенело у меня в голове. Хочу, хочу, хочу. Я ощупью искала способ высказать свою жажду в утвердительном предложении, а не просто выплеснуть мысль, как я не хочу умереть в одиночестве.
– Я хочу… – я запнулась.
– Мне хотелось бы…
Снова остановка.
– Я хочу быть настоящей. С другими людьми. Я хочу быть настоящей личностью.
Он продолжал смотреть на меня с выражением типа «что еще?» В сознании проплывали обрывки других желаний: я хотела бойфренда, который будет пахнуть чистым хлопком и каждый день ездить на работу. Я хотела тратить меньше 50 % времени своего бодрствования на размышления о размерах тела. Я хотела каждый раз принимать пищу вместе с другими людьми. Я хотела наслаждаться сексом и стремиться к нему так же сильно, как женщины из «Секса в большом городе». Я хотела вернуться в балетный класс – страсть, от которой пришлось отказаться, когда выросли грудь и мясистые бедра. Я хотела иметь друзей, чтобы вместе путешествовать по миру, после того как я через два года сдам адвокатский экзамен. Я хотела восстановить контакт с подругой по колледжу, которая жила в Хьюстоне. Я хотела обнимать одноклассников, случайно столкнувшись с ними в торговом центре. Но ничего этого я не сказала, потому что все это казалось мне частностями. Банальностями. Я тогда еще не знала, что терапия, как и писательское ремесло, зависит от деталей и подробностей.
Он сказал, что включит меня в группу. Не следовало удивляться, но слово «группа» подействовало на меня, как удар под дых. Там будут люди – люди, которым я могу не понравиться, которые будут лезть в мои дела и нарушать эдикт матери: не выставлять свои психические мучения на всеобщее обозрение.
– Я не могу заниматься в группе.
– Почему?
– Моя мать была бы против. Много людей, и все узнают о моих делах…
– Так не говорите ей.
– А почему я не могу ходить на индивидуальные сеансы?
– Группа – единственный известный мне способ привести вас туда, куда вы хотите попасть.
– Я дам вам пять лет.
– Пять лет?
– Пять лет, чтобы изменить мою жизнь, а если не получится, я пас. Может, покончу с собой.
Я хотела стереть с его лица эту улыбку, хотела, чтобы он знал: я не стану торчать здесь вечно и каждый раз тащиться в деловой центр города, чтобы поговорить о своих чувствах с другими надломленными людьми, если в жизни не будут происходить какие-то существенные перемены. Через пять лет мне исполнится тридцать два. Если в этом возрасте у меня по-прежнему будет гладкое, непривязанное сердце, я с собой покончу.
Он подался вперед.
– Вы хотите, чтобы в течение пяти лет в вашей жизни появились близкие отношения?
Я кивнула, мужественно терпя дискомфорт от пристального взгляда.
– Мы можем это сделать.
Я
