, что пара сладких комочков вывалилась, прокатилась по столу и упала на пол. Мать со вздохом подняла их, поправила блюдо – одно из немногих напоминаний о прежней безбедной жизни. Пододвинула табурет поближе, села рядом с девочкой, погладила острые плечики. Вот же глупая, и так одни кости, а она не ест толком. Ничего, и за одно милое личико можно дорого взять. А таких шикарных черных кос и вовсе ни у кого на всем Северном Холме нет.
– Перестань, Ги-Рза. Я не могу позаботиться о тебе по-другому. Мое время на исходе, два-три, может быть, четыре года, и гости забудут дорогу к нашему дому. Знаю, это совсем не то, о чем ты мечтаешь, но таких как мы нигде не ждут. Поверь, это не самое плохое занятие. Ну, не дуйся, поешь, а потом я начну рассказывать тебе, как доставлять удовольствие мужчине. Тебе уже тринадцать, ты выросла, пора принимать гостей.
– Никогда не буду тешить твоих жирнопузых уродов! – Ги-Рза вскочила из-за стола, – лучше изваляюсь в навозе, чтоб никто не пялился! Лучше обстригусь наголо, чтоб думали: больная!
– Твою красоту не испортит даже навоз, – мягко сказала мать.
– Спасибо тому Ар-Раару, видно, красивый был, чтоб его это… демоны задрали! И тебя заодно, что не говоришь об нем. Хорошо зеркало есть, хоть знаю, из какого клана папаша.
Ги-Лина снова вздохнула. Голос крови не заглушить, эта девочка должна была жить во дворце и отдавать приказы, а не прозябать в доме куртизанки на Северном Холме. Хотя чего ей не хватает? Никогда не голодала, своя комната, даже пара монет иногда перепадает. Конечно, ее собственная молодость прошла куда роскошнее. Среди гостей были такие, чьи имена запрещено произносить в этом квартале. Но она была лишь тенью подруги, блистательной Мэй-Ланги, со смертью которой двери богатых домов закрылись и перед ней. Дом Ги-Лины все больше приходил в запустение, вся надежда была на малышку Ги-Рзу. Куртизанка успокаивала себя тем, что дух бунтарства недолго уживается с пустым желудком. А тот день, когда им будет нечего есть, уже недалек.
– Доченька, пожалуйста, говори как девочка. Если ты все-таки начнешь изучать искусство беседы и снимешь наконец мужскую рубашку, тебе не будет равных на всем Северном Холме.
– Еще не беседовала я с этими!
– Ты знаешь, мне нечего тебе оставить, кроме своего ремесла. В нем нет ничего страшного. Сможешь жить очень хорошо, только начни меня слушать.
– Никогда! Ненавижу твое ремесло! Ненавижу тебя! – Ги-Рза отшвырнула обтянутый куском выцветшей портьеры табурет и выбежала на улицу, хлопнув дверью.
Убежать прямо сейчас из этого проклятого квартала, где в каждом доме живут такие же как ее мать, недалекие тетки, у которых одна корысть – найти мужика с кошельком потолще. Вот только куда? В любом городе безродная полукровка вроде нее может прокормить себя только одним способом. Ладно, еще можно стать прачкой или кухаркой, чтобы к тридцати годам суставы на руках распухли уродливыми шишками, а на ногах синими веревками вздулись жилы. Пожалуй, и правда лучше смотреть в потолок, пока на тебе хрюкает потный мужик. Ги-Рзу передернуло от отвращения, она много раз видела подобную картину – мать не считала нужным плотно закрывать дверь в спальню. Нет, чем так жить, лучше вообще не жить.
Она ненавидела здесь каждую пылинку, ненавидела с тех самых пор, как ее – совсем крошку – прижал на лестнице изрядно набравшийся мамкин клиент. Вырваться из железных лап было невозможно, он дышал ей в лицо смрадной смесью чесночной подливы и перцовой настойки, говорил, что она сладенькая малышка, а волосатая рука бесцеремонно шарила у нее под юбкой. Он расстегнул штаны, силком сжал ее ручонку вокруг похожего на дубинку отростка, и заставил двигать по нему туда-сюда, и пыхтел как кляча, везущая в гору тяжелый воз. Потом ей прямо на юбку брызнула скользкая гадость. Немного попало на руку… Когда наконец удалось вырваться, она бросила юбку в печь, а сама целый час сидела в корыте с водой и терла ладони щеткой, и все нюхала их, и ей казалось, что этот запах навсегда въелся в кожу. Мать так и не узнала, куда делась нарядная юбочка с рюшами, и почему дочь стремглав убегает, едва завидев нового гостя. Никто, кроме подушки, не слышал, но она поклялась, что ни одна пьяная скотина до нее больше не дотронется.
– Ги-Рза, – отвлек ее звонкий голосок с соседнего балкона, – Ги-Рза, подожди! Я сейчас спущусь!
Ви-Ланги, ее единственная подруга. И то водится с ней только потому, что дружат их матери. Остальные дети уже давно перестали звать в компанию дикарку-арраарку. Так ее дразнили мальчишки, правда, с безопасного расстояния. Ги-Рза и не подумала остановиться, но через мгновение по булыжникам застучали каблучки и в ее руку впились острые ноготки подруги.
– Я ведь просила подождать, ну почему ты такая противная? – Ви-Ланги выпустила ее руку и попыталась собрать рассыпавшиеся белокурые локоны в хвост, – куда это ты собралась?
Меньше всего сейчас хотелось говорить с этой пустомелей. Ги-Рза насупилась и скрестила руки на груди. Непонятно, как им удается дружить столько лет. Щебетунью
