люди вроде тебя этим не блещут.
– Твоя правда, преподобный, не блещут. И я бы не блистал и даже не расстраивался бы. Знаешь, я из неревских племён, а у нас в обычае в четыре года садить мальчика на коня. К семи годам мы уже обязаны сносно стрелять из лука, а к десяти – держать меч. Но мой папаша был… садист. Лихоборский боярин, сотник старшей дружины, он не мог себе позволить, чтобы его сын уступал в боевом умении хоть кому-нибудь. Думаю, в глубине души он видел меня не просто витязем, а удельным князем. Поэтому вместо детства у меня была учёба. Когда остальные мальчишки, даже дети черни, лазали по чужим дворам за яблоками, я читал жития святых в подлиннике. Когда все шли купаться, я учился исчислению. Когда все ещё спали в своих колыбелях, я постигал воинскую науку. Меч, лук, самострел, защита и нападение с щитом…
– Может, тебя пожалеть?
Азарь усмехнулся.
– Себя пожалей, преподобный. В смутные времена тебе достались Храмовые скалы.
Они прошли в просторное помещение с витыми позолоченными колоннами и такой же позолоченной лепниной. На стенах и потолках разные деяния святых отцов церкви. Вот Игемон Лунглисский побеждает копьём змея, вот Аарон Рыжебородый приводит в лоно церкви язычников Бараа-Тору, а вот и всем известный подвиг Селига Блаженного, когда он в одиночку с одним крестом вышел против людоедов-варваров, напавших на храм в Сатхаир Арде.
В помещении рядами стояли лавки со спинками, обращённые «лицом» к округлой мраморной балюстраде. По углам покоились высокие кованые подсвечники, на стенах висели каганцы, кое-где стяги с косыми крестами, заключёнными в круг.
Подчинившись жесту Илии, Азарь прошёл в первые ряды и облокотился на балюстраду. Снизу он видел просторный двор. Прямые белые линии чертили прямиком на каменном полу строгие геометрические фигуры. По бокам на двор наступали часовни, монашеские кельи и другие каменные постройки, о назначении которых ересиарх не имел ни малейшего понятия.
– Здесь высшее духовенство Храмовых скал и отцы-настоятели семинарии принимают экзамен у тех, кого потом всю оставшуюся жизнь будут называть рытником, – охотно пояснил Илия. Он вальяжно сел рядом с ересиархом и закинул ногу на ногу.
Внизу собирались люди в островерхих капюшонах. Они заходили нестройным шагом, толпой, а потом рассредоточивались по квадратам и треугольникам, подчиняясь странной, лишь им понятной закономерности.
Один рытник остался в центре, когда все остальные уже заняли свои места. И когда он сбросил с лица капюшон, Азарь до боли вцепился в поручень балюстрады.
Это был Гааталия.
– Здесь же, – между тем невозмутимо продолжал голос Синода, – отступники предстают перед судом тех, кого они предали. Если это рытник, то и судить будут его братья. По их обычаю.
По вискам Азаря скатился пот.
Гааталия стоял посреди толпы, в которой сейчас находилось никак не меньше сорока цепных псов Храмовых скал. Ученик Азаря держался прямо и хмуро смотрел на братьев
