спиртоваться. Мол, самая лучшая профилактика, и тогда никакая заморская дрянь не прицепится. Он так и поступал. Спиртовался. То, что между нами и Китаем никакого моря нет и отродясь не было, Прохор уже совершенно не помнил. Но то, что вся зараза попадает к нам откуда-то оттуда – да что там из-за моря? – из-за океана! – отлично знал. Посему латентно, а порой и за компанию, осуждал всякую забугорщину.
Но дрянь прицепилась. Случись это дома – не было бы сейчас Прохора. С кровати не поднялся, «скорую» не вызвал, потихонечку иссох: не от болезни, так с голодухи – вот его очевидные перспективы. Ни родных, ни друзей – из числа тех, кто мог прийти и проведать. А если и захотели, то адреса не знали.
Однако приступ застал Прохора на улице. Он, будучи нетверёз, рухнул наземь, открыл беззвучный рот и стал глотать первые поспешные и неуклюжие снежинки. Так и впал в забытие – с открытой пастью.
Как боролись за его жизнь – не помнил. Что трое суток бродил на грани жизни и смерти – не знал. Того, что медперсонал махнул было на него рукой и переключился на более перспективных заболевших – не понимал. Очнулся уже в палате, ближе к закату. Уходящее за горизонт солнце сулило добрые надежды.
С соседом по палате отношения не заладились. Тот целыми днями нервно расхаживал из стороны в сторону, кряхтел, излучал брезгливость. До болезни курил больше пачки сигарет в день, а тут – строго-настрого запрещено. Вот соседа и выворачивало. День-другой они еще перебрасывались незначительными фразами, а потом научились жить, не замечая друг друга.
Сосед хотел курить, а Прохор – выпить. Поэтому выписался он из больницы при первой же возможности, к всеобщему удовлетворению. Коек в городе не хватало катастрофически.
– Как себя чувствуете? – спросила на прощание женщина в белом халате.
– Нормально! – ответил Прохор.
– Голова как? Давление высокое, низкое?
– Нормально!
– Лёгкие не болят? Дышите легко?
– Нормально!
– Вот вам рецепт и описание…
– Нормально!
***
Из больницы Прохор, не заходя домой, швырнулся в сберкассу за пенсией, а оттуда прямиком в магазин. На входе его встретил шкафоподобный Колюн, охранник. Это был единственный человек на всю округу, на кого скромность и беззлобность Прохора не распространялась. Когда и какая искра между ними проскочила – никто уже и не помнил. Но полыхало сурово, отчаянно.
– Наденьте маску! – прорычал охранник.
– Поссы иди в каску! – смачно ответил Прохор и сиганул вглубь магазина, к своим родным полкам. Колюн последовал за ним. Сейчас разомнёт он свой остеохондроз…
– Да отстань ты от него, Колюн! – завопила кассирша по имени Жанна. – Он же сейчас мигом отовариться и уйдёт.
– Проша, ты куда пошёл? Мы перестановку сделали! Твоё теперь вот здесь расположено, – включилась Снежана, другой кассир.
На третьей кассе скучал по Бишкеку отрешённый Нурбек.
– Вот же змеюки! Нормально вы тут всё затеяли! Всё переставляете да переставляете. А народу скоро жрать будет нечего, – проповедовал в предвкушении, рассчитываясь за водку, Прохор. Он знал, что «девочки» глубоко в душе его любят и не обижаются вовсе. Заступницы его, кровинушки…
– У тебя и за прошлую есть должок, – скуксилась Жанна.
– Да, и мне ты задолжал в тот раз, – поддержала Снежана.
– Да нате! Чтоб вас женихи вокруг обходили.
Прохор рассчитался. Выходя из магазина, сровнялся с Колюном. Оглядел его внимательно с головы до ног и, улучив момент, выплеснул то, что было на душе:
– Гандон!
Колюн было попытался в отместку отвесить Прохору пинок под зад, да промахнулся, а догонять не стал.
***
За прохудившимся забором, на трубах теплоэнергоцентрали, Прохора ждали друзья. Состав был неизменным – как у «Битлз». Немой и безобидный старикашка Трухлявый. Штырь, который немым не был, но никогда ни с кем не разговаривал, совсем. Зато молча и отчаянно всех поколачивал, по делу и без оного. Семицветик, под чьим глазом всеми цветами радуги переливался свежеприобретенный бланш. И, собственно, Моргенштерн…
Моргенштерн, выражаясь языком правоохранительных сводок, был неформальным лидером. Такое погоняло получил из-за того, что утром найти его не было никакой возможности, он появлялся на горизонте не пойми откуда и исключительно не раньше обеда. Кто-то когда-то вспомнил, что «морген» – по-немецки «утро». Что такое «штерн», никто толком не знал. Слышали только часто это слово из уст школоты. Так и приклеилась эта бессмыслица к человеку. Намертво, словно гвоздями прибитая к небосклону звезда.
