перевоплотиться, окончательно войти в образ лихого полководца. Адъютант прекрасно знал: больше всего атаман боится быть уличенным своими офицерами в растерянности и безысходности, в которые он все чаще впадал, оставаясь наедине с собой.
8
…Натужно вскарабкавшись на плато, машина словно бы вырвалась из-под власти земного притяжения и легко устремилась к гряде мелких холмов, где медленно восходило рыжевато-красное, как песок в Гобийской пустыне, солнце.
Оглянувшись, Семёнов увидел, что мощный, хотя и неуклюже медлительный «остин», в котором следовали генералы Бакшеев и Власьевский, чуть поотстал и, словно огромный синеватый жук, еще только заползает на верхнюю ступень возвышенности. Однако поджидать спутников атаман не был намерен. Он вообще не любил появляться в штабе Квантунской армии или в японской миссии в сопровождении кого-либо из своих генералов. Предпочитал, чтобы содержание бесед с японцами для его командного состава оставалось великой тайной. Что позволяло трактовать их потом, как вздумается.
Эмигрантская армия есть эмигрантская армия. То и дело возникали все новые и новые проблемы в отношениях его воинства с японскими частями, местной администрацией и населением. И каждый раз Семёнов обращался к авторитету и власти японского командования, как правоверный иудей к Талмуду: успокаивая и стращая, взывая к мудрости и угрожая отлучением от довольствия, а значит, нищетой. Да, и нищетой тоже.
Как бы там ни было, а на содержание его войска японской казне ежемесячно приходилось выделять триста тысяч золотых иен. Японские интенданты по-прежнему занимались вооружением и обмундированием, довольно сносно снабжали продуктами и фуражом. И с этим приходилось считаться.
Была еще одна причина, по которой генерал-лейтенант Семёнов не любил бывать в японском штабе в чьем-либо сопровождении: каждый раз он являлся туда, как бедный родственник или приживалка, которых щедрый до поры хозяин в любую минуту мог вышвырнуть за порог. Процедура выпрашивания финансовой и прочей помощи всегда была крайне унизительной. К тому же атаман никогда не знал, какую из его просьб японцы удовлетворят, а в какой щекотливо откажут.
Да и то сказать: затраты, которые несла японская казна, нужно было как-то оправдывать и отрабатывать. А делать это невоюющей армии становилось все труднее. Правда, не воюющей по вине самих же японцев, но кого из высоких квантунских штабистов можно было в этом убедить, а тем более – упрекнуть? Вот и приходилось ему, боевому генералу, набираться монашеского многотерпения.
«Проклятый эмигрантский хлеб… – с досадой подумал Семёнов еще раз. – Когда ты ни в чем не волен! Каждый день тебе дают понять, что ты всего лишь марионетка, скорее даже тень марионетки в японском театре теней».
– Следи за дорогой, Фротов! За дорогой следи! – прокричал адъютант водителю, помахивая у его лица громадным маузером, который держал в руке с тех пор,
