ни было связи реформ в своем воинстве с тем, что происходит на германских фронтах. Хотя, если японцы действительно задумали относительно его частей что-то серьезное, то навеяно оно будет как раз-таки вихрями с Запада, – в этом азиат-япошка Куроки, пожалуй, прав.
Положив трубку, Семёнов еще несколько минут стоял, глядя на неё, словно колдун на волшебную шкатулку в ожидании очередного исчадия своего волшебства. Ему порядком надоела вся эта подколодная дипломатия, в которую вот уже, считай, более двух десятилетий играли с ним поочерёдно китайцы, маньчжуры, монголы, а теперь вот и японцы. Он все труднее понимал действия и расчеты императора и его Генерального штаба.
Атаман был убежден: лучшее время для своего наступления японцы уже упустили. Причём безнадёжно. Вторжение нужно было начинать еще ранней весной сорок второго года, когда немцы стояли в самом центре России, а их будущие победы, даже несмотря на проигранное наступление на Москву, казались неоспоримыми. Для него оставалось загадкой, почему император Хирохито и Гитлер не договорились. Что они не поделили, если амбиции вождя Великогерманского рейха, как и самого императора, дальше Урала не распространялись, в соболях-алмазах?!
А ведь миллионы красноармейцев, томящихся в германском плену, куда охотнее переметнулись бы в русские освободительные формирования, узнав, что из Страны восходящего солнца на большевистскую Россию двинулась еще одна мощная сила. Да и все, кто оставался преданным Белому движению, здесь, на Дальнем Востоке, восприняли бы появление войск атамана Семёнова на левом берегу Амура и на Байкале как естественное продолжение Гражданской войны. Только теперь уже к нему присоединились, наверняка, сотни тысяч крестьян, сытых тем, что ленинские жидо-большевички просто-напросто обманули их, не дав ни земли, ни воли, ни равенства. Ничего, кроме отнимающего братства нескольких сотен коммунистических концлагерей.
«Да, время упущено», – тяжело вздохнул генерал-атаман. – «Войска союзников все ближе подступают к границам рейха. Так на что теперь японцы рассчитывают? На то, что победят, начав войну с Россией в одиночку? Да к тому же, имея у себя в тылу огромный бурлящий Китай, а по бокам – оскорбленную перл-харборским побоищем Америку и десяток других стран, народы которых восстанут против них сразу, как только окончательно поймут, что Германия терпит поражение? И вскоре американцы вместе с англичанами и русскими примутся за Японию?»
Семёнов поднялся к себе в кабинет-музей и снова вышел на балкон.
Ливень наконец-то прекратился. Солнце выползло из предгорий Большого Хингана и теперь растекалось желтизной своих лучей по одному из склонов, словно огромное разбитое яйцо. Где-то там, за хребтом, синела другая река, Аргунь, за которой начиналась его родина. Семёнов готов был форсировать водную стихию хоть сейчас, даже зная, что идет на верную гибель. Ему опостылела бездеятельность, осточертело все это «великое маньчжурское стояние» его войск, осатанела заумная игра японских штабистов в черт
