меня остановиться. Ложка на мгновение зависает в воздухе, прежде чем я вновь зачерпываю наваристый бульон. Мы оба знаем, что он тоже скучает, но отец слишком упрям, чтобы в этом признаться. Только вот проблема в том, что я упрямее в два раза.
– Работы много, – недовольно морщусь в ответ, отламывая большой кусок от ароматного «хьокхам»*. Свежий и мягкий, он тает во рту. Непроизвольно прикрываю глаза от гастрономического удовольствия.
– Что нового, сын? Как бизнес? – отец ищет точки соприкосновения, но натыкается на каменную стену отчуждения.
Усмехаюсь. Специально ведь не называет по имени.
– Нормально, – срывается с губ односложный ответ, когда я тянусь к стакану с водой.
Отец растерянно сжимает в руках газету.
– А ты не многословен.
Сдаюсь, замечая под глазами родителя тёмные круги. Сжимая зубы, ощущаю, как в груди ядовитой змеей начинает шевелиться неприятный холодок. Много работает? Или опять сердце беспокоит? Мы не общались два года, после моего возвращения со службы из Сирии. Только сердечный приступ отца повлиял на то, что я затолкал все наши обиды и разногласия в самый темный угол души, но лишь на время…
– Перевозки идут полным ходом, без дела не сижу, – отвечаю уже более миролюбиво, промокая губы льняной салфеткой. – На «Грушовой»** новая система, пропуски ввели.
– Да, знаю. По моему распоряжению. Следовало сделать это еще три года назад, когда… – кивает головой отец, но замолкает, замечая мой полыхнувший бешенством взгляд.
Всю жизнь будет меня попрекать?! Да, я облажался! Был совсем зелёный, горячий, хотелось быстро поднять больших бабок, за что и поплатился. Тем не менее, то, как отец поступил со мной тогда… Я никогда не забуду этого! Нет, не из-за ненависти, а просто потому, что это невозможно – это навсегда останется со мной. Что-то похожее на кислоту хлынуло по венам, почти разъедая на физическом уровне. Ничего не изменить.
Ярость, гнев… Нет, уже не на отца, а на судьбу и то, что не в моих силах хоть что-то исправить.
– Я полностью рассчитался за свой проступок, – цежу, намерено прикасаясь к извилистому шраму у виска. – Или ты считаешь, что этого мало? Я всю жизнь должен…
– Сынок, – голос появившейся на пороге гостиной мамы мгновенно остужает пыл.
Высокая, статная, всегда держащаяся, как королева, сейчас она выглядит раненной птицей. Почти черные глаза полны тревоги. Взгляд мечется между мной и отцом, словно не зная, на ком остановиться. Она делает свой выбор. Шаг в мою сторону говорит о самом главном для меня и – так было всегда. Между мной и «ИМ» она всякий раз выбирала меня.
– Ты останешься с ночевой? – спрашивает слегка растерянно, явно расстроенная нашей перепалкой.
Мама всегда остро чувствует назревающий между нами конфликт, словно ласточка – надвигающийся дождь с грозой.
Мой взгляд смягчается. Не хочу тревожить мать. Она ни в чем не виновата, она достойна мира в своем
