о чем я говорю.
– Сегодня ночью я не спал, все думал, – сказал он наконец. – Ведь это очень странная вещь – сознание, что ты не можешь освободиться от вызванных тобою духов.
Он вовсе не бредил – напротив, с каждой минутой голова становилась яснее.
– Болезненное чувство, что пройдет год или два после выхода труда и твоя идея начнет жить самостоятельно и – кто знает! – пойдет такими путями, которые ты не предвидел. – Он помолчал. – И не одобряешь…
Я поняла, что речь идет о его теории, то есть что, если он умрет, теорию не поймут или станут развивать в ложном направлении. У меня сердце томилось от невозможности помочь ему, утешить, а он и не думал о себе! Я едва справилась со слезами.
Только теперь я заметила на столе распечатанный конверт, лежавший отдельно, в стороне от журналов и книг, точно в нем заключалось что-то холодное, опасное – то, над чем еще нужно было подумать. Взгляд Павла Петровича, усталый, но спокойный, остановился на нем, и я вдруг поняла, что это ответ от Т. – желанный ответ, на который старый доктор так надеялся и от которого ждал так много!
– Павел Петрович… вы сегодня получили это письмо?
Он кивнул.
– Это пишет вам Т.?
– Нет, – отвечал старый доктор.
Он опустил голову, вздохнул и замолчал – так надолго, что мне стало страшно, и я тихонько коснулась его руки.
– Ты разве не знаешь, Таня? – очнувшись, спросил он. – Т. умер.
– Да полно, что вы говорите! Как умер?
– Да, да. Вчера было в газетах.
И дрожащей рукой он протянул мне конверт.
Это был отзыв о рукописи, которую Павел Петрович диктовал мне последнее время, – холодный, грубо-иронический, уничтожающий отзыв. Какой-то Коровин находил, что, хотя автор посвятил всю свою жизнь изучению плесени, он, очевидно, не знаком с работами Рейнгардта и других видных представителей западноевропейской науки. Что касается самой теории, то она в этом отзыве признавалась детски вздорной и лишенной какого бы то ни было научного смысла.
– Это ничего не значит… – У меня был неуверенный голос. – И вообще… Нужно было послать вашу рукопись Мите. Он отнес бы ее в научный журнал, и тогда все могли бы судить о ней. Вы рассказывали о своей теории Мите?
Павел Петрович ответил не сразу – я успела пожалеть, что спросила. Тень прошла по его лицу, но вскоре оно стало еще светлее, чем прежде.
– Да, – просто сказал он. – Пытался.
Старый доктор задумался, и мы долго молчали. Потом он опять заговорил о Мите, и то, что я услышала, глубоко поразило меня.
– Это человек сложный, – сказал он. – Честолюбие и прямота, которая может так же повредить ему, как некогда мне. Блеск ума и слепота эгоизма. Воля и странная способность легко поддаваться влиянию. Чувствительность, холод и над всем этим огромная, все ломающая жажда жизни.
Тишина
Глафира Сергеевна уехала
