а нельзя честно признаться, что приехал пожить «как человек», что такое «телега» и как дают вид на жительство. Но письмо было многообещающим. И вполне официальным, без интимностей. Я его тут же показала всем-всем-всем, а также бойфренду Саше. И даже сама себя немного обманула: начала думать, что Алекс вызовет меня просто так, чтобы помочь. И замуж выходить будет не обязательно. Никто же меня не заставит! Будем дружить, панк-рок слушать…
И вот мы все радуемся перспективам, дружбе и доброте человеческой. Читаем это письмо, из рук в руки передаем – ничего себе событие: письмо из-за границы! Фетиш, а не письмо. Через какое-то время приходит еще одно:
«Я получил вид на жительство. По еврейской „телеге“. Потому что на родине меня преследовали, били и пытали. Если что, подтвердишь. Сейчас все оформлю и женюсь на тебе.»
Внутри у меня похолодело и возникло стойкое чувство, что авантюра началась.
Мы договорились держать связь по какому-то странному телефону: с 7 до 9 по четвергам. Это сейчас все просто: мобильный кинул, на всякий случай – скайп или почту, а лучше просто в фб… А тогда – только домашний телефон. Как потом выяснилось, эта опция в Дании сильно платная, практически – роскошь. А у Алекса не было даже постоянного адреса. Поэтому мой жених дал мне номер одного из уличных телефонов-автоматов. Где-то на вокзале, где часто бывал. Входящие – бесплатно. Позже я была поражена, когда впервые увидела, как на пустой датской улице разрывается звонками одинокая телефонная будка… И никто ее не вандалит.
Конечно, была вероятность, что меня никто не встретит. Что-то произойдет, и Алекса не окажется в нужное время в нужном месте. И тогда я одна буду бродить по незнакомому городу. Но меня это совершенно не пугало, наоборот, даже интересно. Пугало это мою маму, которая заходила в мою комнату в слезах и причитала, что не увидит, как ее дочь выходит замуж. Надо было видеть эту картину, конечно… Комната у меня была интересная: из бывшей детской переоборудованная в фотолабораторию. Там было темно – окна заклеены черной пленкой и черным крашеным шкафом отгорожена кровать от рабочей зоны. Там я спала днем, а ночью проявлялась и печаталась на старом «Крокусе» под непрекращавшееся радио «SNC», лучшее радио тех лет. У меня царил антисоветский хаос, тьма и мистика восстановленного серебра. Обычно к двум часам дня мама не выдерживала и врывалась с криком «Сколько можно спать?» и «Разве можно так жить?». Чтобы снять сглаз, у меня перед входом стояла белая хоккейная маска: когда дверь открываешь – на тебя сразу смотрит эта дикая морда, с пустыми глазницами, без рта. Все остальное в комнате было абсолютно черное. И вот теперь мама заходила робко, даже стучала, но переживала пуще прежнего: «Куда ж ты едешь-то, господи? Как же у тебя там жизнь сложится!» Я, конечно, утешала ее, как могла: «Мам, ну ты чего, я замуж еду выходить! Ты должна радоваться». На что у мамы начиналась вторая фаза: «Замуж!? Я даже не знаю за кого! Я тебе приданое же собирала всю жизнь…
