и помогла понять, что взросление в моем родном городе – это та еще ситуация.
С ее помощью весной я слезла с таблеток. Я благодарна за то, что они сделали меня лучше, но мне больше не нужно принимать их каждый день. Мама не до конца верит, что это правильный путь, но Анита напоминает мне, что я сама себе начальница.
– Продолжай, ты молодец, – говорит она, когда сеанс заканчивается, и я выхожу через двери позора.
Идти обратно в Ньютон по яркому октябрьскому солнышку недолго. Территория школы прилегает к университетскому кампусу. Она усыпана огромными бетонными статуями мифический зверей – единорогов, драконов и морских змеев. Я всегда думала, что это странный выбор для школы с уклоном в точные науки. Главное здание выполнено в готическом стиле, хотя ему нет и десяти лет. Стеклянные панели покрыты искусственными трещинами и освинцованы, чтобы выглядели старыми. Калеб говорит, это чтобы брать больше денег за учебу, хотя это и нелогично. Но я привыкла доверять ему в таких вещах.
Общежитие, более прозаичное строение, соединяется коридором с главным холлом и скрыто из виду. В нем три этажа с комнатами-однушками. Девочкам отведен верхний этаж, а значит, их в два раза меньше, чем мальчиков. В приемной комиссии говорят, что это отражает соотношение мальчиков и девочек среди абитуриентов. Бекс относится к этому скептически.
Я открываю дверь и вижу Бекс: она сидит, скрестив ноги, на моей постели, а вокруг разложены записи по биологии. Сегодня она выглядит как принцесса гиков. На ней белая рубашка на пуговицах, кобальтово-синий вязаный жилет и плиссированная клетчатая юбка в цветах Ньютона – синий, черный, серый. Каштановые волосы завязаны в высокие хвостики, а на носу – большие очки в толстой черной оправе. Завтра, несмотря на дресс-код, она будет выглядеть совершенно иначе.
Я ношу практически одно и то же каждый день: черное худи, синюю футболку и плиссированную клетчатую юбку. Бекс считает, что правила по форме в Ньютоне – это как правила сонета: для большинства – ужас, но в руках настоящего поэта – магия. (Я считаю все сонеты ужасными.)
Бекс – младшая дочь дико популярного телепроповедника, любимого народом из-за его политики и латиноамериканского происхождения: с ним его зрители, почти все белые, не чувствуют себя такими расистами. Бекс фактически шантажом заставила родителей позволить ей поехать в Ньютон. В случае отказа она угрожала делать нечто более неприличное, чем посещение академии по физике.
Я вешаю пальто и сумку на крючки у шкафа, кладу на край стола блокнот и фломастеры и пробегаю по ним пальцем, чтобы их выровнять. (Я не боюсь беспорядка. Он мне мерзок. Как зерненый творог.)
– Я хотела спросить, как там твой психоз, но над ним еще явно надо поработать, – говорит Бекс.
– Стремление к порядку – это не болезнь. – Я со зна чением смотрю на ее бумажки.
Она собирает их в стопки.
– А почему ты вообще здесь? И как ты вошла?
Она наклоняет голову, хлопает ресницами и с придыханием говорит:
– Эван, я оставила учебник
