й нотой похоронного марша. Что-то в этом было. Двери в том – другом – мире так не скрипели.
Алексею Канатникову открылся вид на серую, всю в отвратительных буграх стену с прилепившейся к ней ржавой раковиной. Он шагнул внутрь с чувством, с каким ныряют в очень холодную воду. Дверь снова издала скорбный звук и захлопнулась. Тут же заскрежетали замки.
Алексей стоял как вкопанный. Ему показалось, что с хлопком двери навсегда закончилась его прежняя жизнь. И сейчас перед его открытыми, но ничего не видящими глазами пробегали цепочкой злобных клоунов события из неё. Видимо, по этой самой причине он не заметил, что в камере номер девять изолятора временного содержания есть ещё кто-то, кроме него.
– Здоровенько! – раздался сиплый голос, немногим уступающий в мрачности скрипу двери.
Алексей поднял глаза на его обладателя. Это был немолодой уже человек с глубокими морщинами на лице и тяжёлой грустью в глазах. «Глаза мудреца, – подумалось Алексею, – но мудреца, разуверившегося даже в собственной мудрости».
– Здравствуйте, – ответил новоиспечённый арестант.
– Э-э! Давай-ка без официальностей! Меня Шилом кличут или Сеней, а тебя?
– Алексей… М-м… Лёша.
– Ну, вот и ладненько, Лёша. Чифир будешь?
Меньше всего сейчас Алексея заботил желудок и связанное с ним. Сеня прочитал это в его отрешённом взгляде и добавил:
– Это не тот чаёк-байкальчик, что ты на воле хлестал, а настоящий чифир! Проходи, чего в тормозах-то замёрз? И присядь, в ногах правды нет. – Он хотел добавить, что в заднице тем более, но прикусил язык.
Алексей отлепился от места, на котором стоял с тех пор, как зашёл в камеру, и присел на краешек сваренной из железных листов и уголков койки. Он до сих пор не мог понять, как жизнь смогла бросить его в эти отвратительные стены.
– Да не грузись ты, – сказал Сеня, помешивая деревянной палочкой жуткое на вид варево в чëрной от копоти кружке. – Всё будет нормально.
Алексей, не смирившийся ещё с ролью зека, посмотрел мутным взором на Сеню. И тут ему открылось, что пожилой сиделец хочет привести новичка в нормальное (ну, более или менее) состояние, но при этом его и самого гложет что-то очень серьёзное. «Что ж, у всех личные проблемы, и не стоит им навязывать свои», – подумав так, Алексей улыбнулся. Выглядела эта улыбка довольно жалко, но искренне.
– Ну, вот, совсем другое дело, – сказал Сеня. – Чифир будет готов через три минуты, а пока скажи мне: у тебя погоняло было?
– Что?
– Я имею в виду: прозвище у тебя было какое-нибудь на воле?
– Вроде нет, – Алексей задумался, – хотя в начальных классах меня звали «соплёй» за то, что я был худой и длинный.
– Нет, это не подойдёт, если не хочешь, чтобы над тобой весь централ прикалывался. А фамилия у тебя какая?
– Канатников.
– Будешь Канатом. Если поинтересуются, кто тебе погремуху дал, то скажи: Сеня Шило. Это я.
Алексей, которому только что дали прозвище «Канат», снова попытался улыбнуться, но на этот раз у него ничего не вышло. Ему казалось, что его засасывает всё глубже и глубже во что-то нереальное и сюрреалистическое. Это просто не могло быть частью нормальной жизни… Однако же вот Сеня по прозвищу Шило, он-то абсолютно реальный…
– Эй, Канат, чифир готов! Давай хапнем.
Алексей поднял голову и бросил взгляд на стол. Варево, перелитое в нормальную кружку, не выглядело столь ужасным, но всё равно внушало опасения.
– Давай обмоем твоё новое погоняло, – сказал Сеня, взяв кружку в руки и протягивая её Алексею. – Пить надо по паре хапок, по очереди.
Но даже после первого маленького глоточка этой отравы лицевые мышцы Алексея свело судорогой.
– Это ещё не яд, – сказал Сеня, когда содержимое кружки подходило к концу. – Вот я помню, какой мы в зоне чифир мутили, так после четырёх хапок начинало подташнивать.
Алексей едва сдерживал рвотные позывы.
– Лови понтюшку, – и Сеня выудил из кармана карамель «Раковые шейки».
– Нет, спасибо.
– Бери! А то проблюёшься с непривычки.
Алексей взял конфету и засунул в рот. Как ни странно, но действительно стало легче.
Минут через пять Сеня предложил ему сигарету.
– Не курю. Бросил год назад.
– Тебе не о здоровье сейчас надо думать. За что закрыли?
Алексея снова понесло по волнам воспоминаний последнего дня. Ведь ещё утром ничто не предвещало столь кошмарного вечера.
