несколько неуместным.
– Я работал ломовиком, – говорил человек с чашкой. – Была у меня тележка и старенький пони. Ничего, жили помаленьку и не жаловались. Вот только с мебелью да с тяжелыми вещами была беда. В Индии я подцепил малярию – я был там во время войны…
– И даже – вы заставляете меня перешагнуть границы приличия – и даже, – не отставала миссис Вивиш, страдальчески улыбаясь, произнося слова хрипло, как в предсмертной агонии, – о ногах?
Эти слова привели в действие кощунственный механизм, скрытый в мозгу Колмэна.
– Ни ноги мужчины не радуют его, – заорал он и с преувеличенной страстью обнял Зоэ, которая поймала его руку и укусила.
– Как чуть устанешь, так она и начинает тебя трепать, малярия-то. – Лицо у говорившего было изжелта-бледное, и во всем его нищенском виде было что-то особенно неспокойное и безнадежное. – А как она тебя начнет трепать, тут и сила вся пропадет – перышка поднять не можешь.
Шируотер покачал головой.
– И даже сердце? – Миссис Вивиш подняла брови. – Ах, теперь, когда произнесено неизбежное слово, на сцену выступает единственная подлинная тема всякого разговора. Любовь, мистер Шируотер!
– Но я ничего не говорю, – снова уступил человек с чашкой, – жили помаленьку, да и не так уж плохо. Грех было бы жаловаться. Верно я говорю, Флорри?
Черный узел в знак согласия качнул своей верхней оконечностью.
– Эта тема, – сказал Шируотер, – принадлежит к тому же роду, что и Китайская стена или биология плоских глистов: я не позволю себе интересоваться ею.
Миссис Вивиш рассмеялась, еле слышно прошептав удивленное и недоверчивое «Господи», и спросила:
– А почему?
– Нет времени, – объяснил он. – Вам, людям праздным и обеспеченным, думать больше не о чем. Я занят делом и поэтому, естественно, меньше интересуюсь этой темой, чем вы; и, больше того, я нарочно ограничиваю имеющийся у меня к ней интерес.
– И вот еду я как-то через Людгет с грузом для одного типа в Клеркенвелле. Веду это я Джерри под уздцы вверх по холму; Джерри – это наш старый пони…
– Нельзя иметь все сразу, – объяснил Шируотер, – во всяком случае, одновременно нельзя. Теперь я устроил свою жизнь так, чтобы работать. Я женат, я мирно удовлетворяю свои потребности в домашней обстановке.
– Quelle horreur![53] – сказал мистер Меркаптан. Сидевший в нем аббат восемнадцатого века был потрясен и возмущен этими словами.
– Но любовь? – спросила миссис Вивиш. – Любовь?
– Любовь! – отозвался Липиат. Он смотрел на Млечный Путь.
– Вдруг на меня налетает фараон. «Сколько лет твоей лошади? – говорит он. – Она не может возить тяжести, она припадает на все четыре ноги», – говорит. «Неправда», – говорю я. «Не сметь мне возражать, – говорит он. – Распрягите ее сию же минуту».
– Но я уже знаю все о любви. Тогда как о почках я знаю невероятно мало.
– Но,
Какой ужас! (
