грозная, что я едва сдерживаю смех. – Все, бежим! – глянув на часы, спохватывается она. – Обратный отсчет уже начали. «Сад» у Сьюз – на самом деле громадный парк. С газонами, акрами фигурно подстриженных деревьев, знаменитым розарием и кучей редких растений, которые я ни в жизнь не запомню. (Надо наконец уже собраться на нормальную экскурсию.)
Мы спускаемся с большой, засыпанной гравием террасы. На газоне толпится народ, среди деревьев расставлены шезлонги. В динамиках играет музыка, вокруг лавируют официантки с бокалами вина, на электронной доске с обратным отсчетом светится «16:43». Перед особняком поблескивает прямоугольный пруд – именно там и должен свершиться «Прорыв». Я пока видела только макет. Струя выстреливает ввысь под самые облака и опадает изящной дугой. Потом покачивается взад-вперед и под конец рассыпает в воздухе мелкие капли. Очень здорово! А по вечерам будет еще подсветка.
Мы подходим к огороженной зоне для вип-гостей, где уже заняли главные места мои мама с папой и наши соседи, Дженис и Мартин.
– Бекки! – зовет мама. – Наконец-то!
– Бекки! Мы по тебе соскучились! – Дженис обнимает меня. – Как там Лос-Анджелес?
– Замечательно, спасибо!
– В самом деле? – Дженис недоверчиво цокает языком, подозревая, что я просто сохраняю хорошую мину при плохой игре. – А как же люди? Все эти пластиковые лица и макдаки?
– В смысле, «дакфейсы»?
– И наркотики, – бурчит Мартин.
– Вот-вот!
– Ты там осторожнее, Бекки, – продолжает он. – Не давай им засорить себе мозги.
– Самый несчастный город на свете, – поддакивает Дженис. – В газете написано.
Оба смотрят на меня сочувственно, будто меня ждет не Лос-Анджелес, а исправительная колония на Марсе.
– Да нет, чудесный город! – убеждаю я. – Ждем не дождемся переезда.
– Что ж, может, хотя бы с Джесс увидитесь, – пытается скрасить мрачную перспективу Дженис. – Далеко Чили от Лос-Анджелеса?
– Не очень, – отвечаю я авторитетно. – Район примерно один.
Джесс, моя сестра по отцу, замужем за сыном Дженис и Мартина Томом, и сейчас они в Чили, собираются усыновить ребенка. Бедняжка Дженис скучает, но вернутся они, насколько нам известно, не раньше, чем через год.
– Не слушай их, милая, – жизнерадостно откликается папа. – Лос-Анджелес – волшебный город. До сих пор помню блеск «кадиллаков». Шелест прибоя. И сандеи – мягкое мороженое. Обязательно попробуй, Бекки.
– Хорошо, – послушно киваю я. – Сандей попробую.
Папа колесил по Калифорнии целое лето перед свадьбой, так что его Лос-Анджелес остался где-то там, в 1972 году. Бесполезно объяснять, что сейчас уже никто не ест сандеи, все перешли на замороженный йогурт.
– Вообще-то, Бекки, у меня к тебе парочка просьб.
Мы отходим в сторонку, и я смотрю на папу вопросительно.
Он за последнее время как-то постарел. Морщин прибавилось,
