для счастья. А Стёпка пусть завидует, ведь он, кажется, даже не понимает, что такое счастье. А впрочем, какая разница…»
Его мысли прервал какой-то глухой звук за дверью, и вскоре в комнату вкатилась небольшая тележка, нагруженная скучными книжными переплётами. Санитарка с таким же скучным и недовольным лицом толкала её перед собой, как будто несла непосильную ношу в своих натруженных руках.
– Вот то, что, кажется, принадлежало вашей матери, – устало прокомментировала она. – Можете взять себе любую. Или несколько. Или все сразу.
– Так много? – удивился Андрей.
– Да, она часто заказывала их в каких-то магазинчиках, и их доставляли почтой. Почти каждый месяц.
Андрей пробежался взглядом по обложкам. Томас Мор, Шекспир, Сартр, потом Оруэлл, Маркес, Достоевский. Нет, он не может забрать их все. Надо найти то, что было особенно дорого маме. Он подбросил монетку. Орёл. И что же это значит? Достоевский? Кажется, она что-то рассказывала про него.
– Я возьму эти.
– Это, кажется, набор… комплект… – санитарка не могла подобрать нужное слово.
– Собрание сочинений, – подсказал Андрей. – Сколько здесь томов?
– Один, два, три… – её пальцы, как мыши, забегали по книгам. – Одиннадцать.
– Отлично. Я взял сумку. Положу сюда эти книги и её очки. Остальное мне не увезти.
– Прикажете утилизировать?
– Утилизировать?
– Ну, может быть, раздать?..
– Да-да, раздайте. Это будет правильно.
– Как скажете.
К вечеру всё было окончено. Странно, но на церемонии прощания не было никого, кроме него, санитарки и пары пожилых женщин, скорбно поджавших свои сухие морщинистые губы, – то ли маминых подруг, то ли соседок, пришедших просто из любопытства. Музыки тоже не было, и только потемневшее небо, сжалившись над ними, слегка подрагивало, перебирая клавиши огромного невидимого органа, вторившего нежно-торжественным звукам скрипок. «Альбинони. Адажио в соль миноре, – узнал мелодию Андрей. – Конечно, что же ещё». Потом они все вместе пошли на кладбище, где уже была подготовлена могила глубиною метра три. Она казалась бездонной, и Андрей испугался, что, посмотрев в неё, он увидит что-то, что не предназначалось для его глаз. «Покойников всегда зарывают поглубже, – подумал он. – Но это не ради них, им-то уже всё равно. Это делается для живых – для того чтобы они поняли саму суть смерти».
Он вернулся домой под утро, и его плечи ломило от непривычной тяжести книг и мыслей. Надо было поспать, чтобы не видеть, как рассвет расщепляет день на до и после, чтобы немного пригладить свои мысли, чтобы поставить точку в этой истории и больше не возвращаться к ней. Но сначала – разобраться с книгами. Поставить их куда угодно, хотя бы на эту полку, где он хранил всякие безделушки, к которым никогда не притрагивался. Он даже не помнил, откуда у него накопилось столько хлама, ведь обычно вещи имеют какой-то смысл, содержат в себе воспоминания
