он был силён и вступать в открытый бой с ним было опасно, в чём им не раз приходилось убеждаться.
А Панька пришёл домой и тоскливо задумался о чём-то. Арефия не было дома, наступал вечер, в будке было темно и тихо. Тишину нарушали только зяблик и чиж, недавно приобретённые и ещё не успевшие обсидеться. Они привлекли внимание Паньки.
Он долго смотрел, как они прыгают в клетке, просовывают головы сквозь прутья, и вдруг, быстро вскочив на стул, снял клетку и, отворив дверцу, высунул её в открытое окно. Птицы быстро улетели. Панька даже не заметил, как это было; отвлечённый в сторону чем-то другим, он снова сел за стол и, положив голову на руки, снова задумался…
Пришёл Арефий.
– Выпустил я птиц-то, – встретил его Панька. Он сказал это вызывающим тоном, и взгляд его сверкал вызывающе.
Арефий посмотрел на стены, потом в лицо Паньки и коротко спросил:
– Зачем?
– Так! – всё с тем же выражением в тоне и глазах ответил Панька.
– Ну… твоё дело.
– А ты что ж не поругаешь меня? – задорно заявил Панька.
Арефий поднял брови и усы кверху и пристально посмотрел в лицо приёмыша.
– Разве я когда тебя ругал? – грустно изрёк он и стал гладить себя по колену ладонью.
– То-то что нет. А все ругают. Уж и ты бы, что ли, вальнул. Всё уж равно.
Арефий смущённо заёрзал по лавке. Панька смотрел на него совсем взрослым и очень злым человеком.
Воцарилось тяжёлое молчание. Даже птицы, казалось, присмирели и слушают, что будет дальше. Но дальше ничего не следовало, кроме того разве, что Панька подобрал под себя ноги и опёрся спиной о стену.
Грязные, старые часы, с жёлтым, засиженным мухами циферблатом, отсчитывали секунды, однообразно капавшие в бездну вечности, и были, очевидно, страшно утомлены этой обязательной работой; лениво качавшийся маятник тихо и уныло взвизгивал, вызывая этим звуком у таракана, сидевшего на стене, насмешливые движения усами. Красный луч заходившего солнца пробился сквозь кусты бузины в окно будки и бросил на её пол светлые, колебавшиеся пятна.
– Выпустил птиц – это ничего. Ту птицу, которая бьётся в клетке, нужно выпустить, а если она привыкла, так и пусть её сидит, – это уж и не птица. Хорошую птицу всегда тянет на волю…
Панька поднял голову и посмотрел на Арефия.
– Это ты к чему? – спросил он.
– Так… ни к чему… Подумал, да и сказал… – смущённо ответил Арефий, теребя бороду и чувствуя себя в чём-то виноватым перед Панькой.
– Не сразу тоже скажешь так, как думаешь. Иной раз около своей-то мысли вертишься, вертишься, да и потеряешь её, вся в куски разорвётся… а что рассыпалось, того уж и нет.
– Ну? – внимательно вытягивая голову, вновь спросил Панька.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
