дядя Алёша со старшим сыном стоят на крылечке, сын спрашивает:
– Тятя, тебе не жалко… этого всего?
– Нет. И ты не жалей.
– А как я теперь должен жить?
– А как все. Я стою и радуюсь. Вот сколько нажили, скольких людей накормим, скольких людей оденем. Сделай обет пока живой. Все до одного ключи подай этим… Это пришло время такое.
Семён, Терентия сын, внук дяди Алёши, шёл с действительной (пятидесятые годы), старичок на телеге его догнал…
– Далёко, дедушка?
– В Дубровное.
40 километров, всех 50 будет, ещё 10 километров пешком идти до нашей деревни.
– Ты чей там?
– Иванковых.
– Помню Иванковых. В раскулачку… чтобы поднять их добро, в своей деревне подвод не хватило, собрали подводы с трёх деревень, с одной нашей только восемьдесят подвод. С Дундино до Соломатово растянулся обоз.
Сёма в тридцать седьмом родился, уже полена дров не было. Он, получается, мне двоюродный племянник, ему семь месяцев было, он ничего не помнит, а я-то уже всё понимала, – мне жалко, что добро выгребают, реву стою на крыльце. Дядя Алёша:
– Не реви. Коло зелёного кустика всегда травка растёт.
Вот ведь нашёл что сказать ребёнку.
(«Обмолот зерна с помощью тракторной тяги». Фрагмент.
Из альбома «Иван Сарычев. Живопись, графика».
Альбом издан первым директором московского Музея наивного искусства Грозиным.
Владимир Ильич Грозин читал «Тёщины рассказы», только в журнальном варианте…)
Вот тебе и Бес!
Отчим под тридцать зародов поставит сена, – где другой кто бросит покос, он и на нём скосит.
«Кому, Александр?» – «А я сИроткам.»
То есть нам с Феофанией, с сестрёнкой.
А был у нас Рубец, псаломщик. Встретит его Рубец, скажет:
– Александр Степаныч, брось так работать. Вот так тебе сделают, чирк-чирк, под корень…
Отчим его Бесом звал, заглаза: «Ху! опять Бес идёт».
Как встретятся, тот ему своё: «Александр Степаныч, не работай ты так!»
Наш ему: «СИроткам. Для них работаю».
А как стали всё отбирать… – сначала налоги шибко большие, – семь тысяч насчитает, унесёт. Раньше тысячи-то какие были, десять копеек возьмёшь – орехов полный платок.
…Часа два дома полежит, опять в окно стучат, в сельсовет вызывают («самообложение»). Встаёт, пошёл. И вот только попробуй что-нибудь скажи.
Руки опустили все.
Потом дошло до него: «Вот так Рубец! А я дурак. Какой-то старичошко и всё знал…»
И сказал там: «Моё забирайте, сиротское не трогайте».
Думал, не тронут. Оставил нам с сестрёнкой по жеребцу да кобылку. А нам ничего с ними не сделать, их же прогуливать, кормить надо. Он хоть всему и научил:
