превосходительство, – обратился хитрец к вице-губернатору, – за что должны лечь на эти унижающие человеческое достоинство скамьи люди, которые требовали вернуть отданное ими во имя спасения родного завода до лучших времён. И эти времена пришли, но из-за непростительной задержки деньги не были возвращены.
– Вы оправдываете бунт? – властно спросил губернатор.
– Бунт? – сказал, удивлённо разводя руками, управляющий. – Разве были допущены какие-то нарушения? Люди просили то, что им высочайше возвращено. Прошу вас, господа, прочитать только что полученную из Петербурга депешу.
Турчанино-Турчаковский с некоторой небрежностью победителя подал вице-губернатору телеграмму, и тот, прочитав, сказал примирительно:
– Поздравляю вас, Андрей Константинович! Поздравляю вас всех, – обратился он к присутствующим.
Рабочие оживились.
– Тогда кто же развяжет руки безвинно арестованным? – громко, чтобы слышали все, спросил Турчаковский.
– Освободить приведённых! – приказал вице-губернатор.
Мужики в бордовых рубахах принялись развязывать руки арестованным. А Турчанино-Турчаковский доводил до конца необходимую ему комедию:
– Ваше превосходительство, мы не требовали войск. Они пришли не по нашему зову. Я прошу дать приказ ротам немедленно покинуть мирные улицы.
И приказ был дан. Трубачи затрубили сборы. Части наскоро построились и затем оставили Мильву. Другое дело, что все они разместятся в ближайших сёлах, но на улицах их нет.
Плотина пустела. Матвей Романович возвращался в кумачовой рубахе с расстёгнутым воротом. Кафтан он оставил на кобылине. Его услужливо принесёт ему заводской подлипала. А теперь Зашеин идёт со своими дружками. Ему кланяются, говорят добрые слова, называют «родным Романычем». Рабочие зовут его пройтись по улицам, показаться народу. Нельзя. Дома убивается по нем Екатерина Семёновна, и ей надо сказать: «Вот я, Катя. Целёхонек и без единого рубца».
Турчанино-Турчаковский тоже шёл пешком на Баринову набережную. Искуснейшего комедианта провожали уважаемые рабочие, всем сердцем верившие барину, постоявшему за простой народ.
Одним из последних уходил Терентий Николаевич Лосев. Ему захотелось сплести памятную корзинку из лозы, приготовленной для порки. Отбирая наиболее гибкие прутья, он сказал увозившим скамьи-кобылины, указывая на медведя:
– Глядите, ребята, а он ухмыляется, горбатый зубастик! К чему бы и над кем?
Третья глава
«Уметь! Помогать! Добывать! Зарабатывать!» – эти четыре слова вполне могли бы стать самым кратким и самым исчерпывающим девизом мильвенской детворы, за исключением разве тех мальчиков и девочек, которых насмешливо называли «благородными».
Маврик был «не поймёшь кто». До «благородных» он не дотягивал, а «простым» тоже не назовёшь. Но теперь его, разутого, почерневшего, с исцарапанными и пораненными руками, можно считать «своим», хотя у него
