внимательно посмотрел на меня. Полагая, что задача выполнена, он ждал моих похвал. Я присел и в смятении стал вертеть в пальцах медное украшение. Нура обронила заколку на этом перекрестке специально, чтобы я ее нашел. Меня охватило волнение: Нура рассчитывает на меня, она по-прежнему меня ждет.
На глазах у меня выступили слезы. Пес удивился, понюхал мои мокрые веки и боязливо их лизнул.
Я благодарно взглянул на него и энергично потрепал шерсть на его груди; сперва мои прикосновения показались ему странными, но затем стали приятны. Вскоре, блаженно закрыв глаза, он уже замер в моих объятиях. Когда же от непомерного наслаждения ему сделалось не по себе, я прекратил свои ласки, вынул из котомки копченого муфлона, отгрыз кусок и протянул псу. И тут я увидел, как разделилась его сущность: резцы инстинктивно схватили мясо, отправили вглубь пасти, где коренные зубы шумно размололи его; а собачьи глаза, как если бы они парили где-то над плотоядными инстинктами хищника, с благодарностью смотрели на меня.
После этой краткой передышки я снова достал платье Нуры и сунул его под черный блестящий нос, давая псу понять, что нам надо продолжать поиски.
Не стану в подробностях описывать два последующих дня. На каждом пересечении тропок Нура оставляла какой-то аксессуар из своей прически; ошибиться было невозможно, мы неизбежно догоним Нуру и ее похитителей. Желание доказать ей, что она сделала правильный выбор, стремление схватиться врукопашную с бандитами удесятеряли мою энергию, и я делал минимум остановок. Хотя пес предпочел бы просто пошляться по лесу или вздремнуть, он, жаждущий убедить меня, что достоин звания верного товарища, выказывал не меньшую настойчивость, чем я.
На третью ночь мы остановились на краю поляны. Я развел устрашающий костер, который позволил бы псу ослабить бдительность и поспать. Прижавшись друг к другу, мы тут же уснули под одной накидкой, защищавшей нас от сильного холода.
Когда наутро я открыл глаза, меня ослепила неожиданная белизна: выпал снег. Вокруг царила тишина.
Пес рывком вскочил, сунулся носом в рыхлый снег и принялся кусать его, отплевываться, валяться в нем, от восторга он вилял хвостом и возбужденно без цели метался под белыми хлопьями.
Я же помрачнел. Теперь я уже ничего не смог бы различить, а пес потерял обонятельный след. Вдобавок толстый слой снега покрыл оставленные Нурой метки.
В течение целого дня я спорил с судьбой. И все же, погружаясь в болото, соскальзывая с обледенелой скалы, проваливаясь в лисью нору, был вынужден признать очевидное: под этим белесым ковром я не найду ни одного ориентира.
Нура томилась в плену, а я не знал где.
Таяние заняло неделю.
Снег изменил пространство, очертил тропинки.
Едва появилась почва, грязная, размокшая, скользкая, я понял, насколько мы заблудились… Мы с собакой находились посреди леса. Тогда в надежде добраться до низины я отправился вдоль ручейков: Нура говорила, что караванный путь никогда не отдаляется от реки.
