и любви к ближнему.
К ним присоединился пожилой господин со своей спутницей:
– Ах, если бы Чернышевский, Герцен и Толстой дожили до революции – заплакали бы кровавыми слезами и от всего бы отреклись. Уверяю вас.
Оба господина тактично закивали головами, и старик, поощренный этим, понес дальше:
– Говорю вам точно, господа, большевики рукотворно распространяют бактерии сыпного тифа.
Волна сомнения пробежала по лицам обоих деловитых господ, один из них осторожно заметил:
– Это сомнительно, они ведь не застрахованы от болезни и сами.
– Что им до российского населения? До этих вот комиссаров, что исполняют их волю на местах? Сами-то они сидят за Кремлевской стеной, в народ не спускаются, а потому и ничем не рискуют. Миллионом русских больше, миллионом меньше. Главное для них – сохранить власть!
Гаранин старался не слушать этих разговоров, сразу поняв их бредовую незначимость, старался сконцентрироваться на другом, но память невольно вытолкнула его недавний разговор с одним из чекистов. Речь зашла о тех десятках тысяч «лишних» людей, которые, несомненно, останутся после победы в войне. Приятель доверительно говорил тогда Гаранину:
– Ты что ж думаешь, они потом скажут: «Ага, господа большевики, вы выиграли, мы проиграли, давайте жить под одним солнцем». Нет, не игра это, а война. До полного конца, полного уничтожения. И мы их породу всю подчистую выведем с этого света. А тот, кто в Париж там или Берлин успел убежать, и там настигнем.
– Да как же это так? – не соглашался Гаранин. – А где же закон гуманизма?
– Это не наше слово – буржуйское. Его нынче вместе с Богом отменили.
Из воспоминаний Гаранина выдернули новые возгласы:
– Правительство большевиков намеренно ввело продразверстку, ведь забирая все и давая от этого малую кроху, можно управлять людьми. Кинь им любой приказ – и они, голодные и озлобленные, за кусок хлеба попрут на другой край земли вершить мировую революцию.
– Дьявольское коварство и несусветная хитрость.
Гаранина, невольно ухватывавшего обрывки этих разговоров, поочередно всем представили, и они с Сабуровым подошли к столику с домашними винами. Взяв по бокалу, стали гадать: считается ли моветоном в здешнем «свете» вальсировать под патефон.
– Вы уже выбрали предмет обожания? – с серьезной миной интересовался Сабуров.
– Да, вы знаете, я желаю, чтобы вы не становились у меня на пути, когда я пойду приглашать вон ту жгучую брюнетку.
– Умм, любите сладенькое, – паясничал Сабуров.
– С потрохами бы умял, – подхватывал Гаранин, мечтая о том, чтобы быстрее все это кончилось.
– Вы верите в наш успех? – внезапно спросил Сабуров на французском.
Вопрос был прост, но Гаранин все же на долю секунды задумался.
